Книга Кровавый орел - Крейг Расселл

Фабель сделал новую паузу. Сейчас он формулировал то, что бессознательно вызрело в голове и поэтому было отчасти новым даже для него самого. Собравшиеся сидели тихо и почти неподвижно. Никто не задавал вопросов.

– Что касается убийства Урсулы Кастнер, то она, юрист по делам недвижимости, вероятней всего, наткнулась на какие-то нарушения закона в коммерческих операциях, связанных с проектом «Новые горизонты». Я предполагаю, она обнаружила нечто, уличающее заметных в нашем городе лиц, но обратилась не в компетентные органы, а слила информацию журналистке Ангелике Блюм. Обеих заставили замолчать самым эффективным образом – убили. А Тину Крамер, агента БНД, приказали убрать, потому что она тоже узнала что-то лишнее, работая в паре с Клугманном, прикрытие которого было разоблачено двумя предателями из нашего управления. Эти предатели застрелили Клугманна, а нам подбросили пистолет украинцев, чтобы отвести подозрения от себя. Итак, три убитые женщины, – сказал Фабель, показывая на фотографии на доске за своей спиной, – и во всех случаях один и тот же убийца: Джон Максвейн. Ученик. Но сегодня… сегодня работал сам «мастер». Отца и его помощницу Витренко-младший убил лично, чтобы блеснуть своей жестокостью.

– Почему же прежние убийства вы относите на счет Максвейна? – спросил Ван Хайден.

– Сейчас объясню. Витренко знал, как правильно манипулировать Джоном Максвейном. Психопат Витренко угадал в Максвейне еще большего психопата, чем он сам. Так сказать, психопат психопата видит издалека. У Джона Максвейна не сложились отношения с собственным отцом – и Витренко, очевидно, вполне сознательно стал играть в его жизни роль отца, подавая себя как великого служителя древнескандинавского культа. Максвейна, надо думать, сперва привлекли как красавчика, который мог легко «снимать» девушек и таким образом поставлять женщин для банальнейших групповых изнасилований, лишь обставленных как некое сакральное действо. Вероятно, при этом Витренко угадал, что Максвейн способен на большее – в нем есть потенциал убийцы. И стал поручать ему выполнение «священных миссий». Думаю, электронные письма частично или полностью сочинял сам Витренко, а Максвейн их только посылал.

– Вы так долго отвергали версию, что убийца – Максвейн… – заметила Мария. – Отчего вдруг такая перемена?

– Из-за его фамилии. Разгадка была у нас под носом, а мы ее не замечали. – Фабель раскрыл лежащую перед ним книгу. – Вот здесь рассказывается о происхождении фамилии «Максвейн». Это англизированная форма кельтского имени. Приставка «мак» означает «сын». Викинга, родоначальника рода, звали Свейн. Но это имя происходит, в свою очередь, от древнескандинавского слова «сван» – мальчик. Максвейн в буквальном переводе – «сын Свана».

Все пораженно молчали. Потом Вернер Мейер воскликнул:

– Правильно нам с Анной нутро подсказывало! Мы с самого начала говорили, что этот Максвейн какой-то не такой!

– Я только что беседовал с Норбертом Айтелем, – продолжил Фабель. – Он пока еще у нас, в тюрьму не перевели. Я выложил ему все, что я знаю о Витренко и Максвейне и культовых групповых изнасилованиях. Адвокат велел Айтелю молчать, и тот молчал как рыба. Но по его лицу было видно, что он понял, в каком дерьме он сидит и как глубоко. Пора и Джона Максвейна брать. – Фабель повернулся к Марии: – Ребята следят за ним?

– Да, – сказала Мария. – Мне докладывали, что он вернулся домой и весь вечер никуда не выходил.

– Отлично, – кивнул Фабель. – Через двадцать минут поедем. Мария, предупредите ребят из внешнего наблюдения, что мы скоро будем.

В комнату заглянула девушка в полицейской форме:

– Извините, герр гаупткомиссар, в приемной вас ждет женщина. Некая фрау Краус. Говорит, у нее срочное дело.

Было трудно определить, что́ в маленьких печальных карих глазках Маргарет Краус – вселенская печаль или коровья тупость. Так же трудно было угадать ее возраст – где-то от сорока пяти до шестидесяти пяти. А оценить, насколько она похожа на своего сына, не было никакой возможности, потому что Ханзи Краус в последнее время превратился в ходячую мумию.

Поздоровавшись, Фабель протянул фрау Краус руку:

– Весьма сожалею о вашей утрате.

Маргарет Краус с горькой усмешкой ответила:

– Я потеряла Ханзи много-много лет назад. А теперь просто хороню.

У Фабеля сдавило горло. Очевидно, в этих глазах все-таки вселенская печаль… Чтобы не вызвать ненароком поток слез или истерику, он лишь сдержанно кивнул – мол, понимаю ваше горе – и тут же спросил:

– Фрау Краус, вы хотите побеседовать со мной о Ханзи?

Женщина молча протянула ему конверт и, в ответ на удивленно вскинутые брови Фабеля, пояснила:

– Это письмо от покойного Ханзи. Только что получила. Очевидно, он отправил буквально перед своей смертью.

Фабель открыл конверт. Письмо было написано карандашом, но каллиграфическим почерком и без помарок. Учитывая образ жизни и состояние здоровья героинщика Ханзи Крауса, это был маленький подвиг, напоминавший о том, что этот несчастный человечек, возможно, когда-то был первым учеником в классе…

Читать это сугубо личное письмо было больно: Ханзи многословно извинялся за беды и переживания, доставленные матери и сестрам за годы и годы своего «истинно непотребного существования». Фабель даже начал недоумевать, зачем фрау Краус принесла ему это предельно интимное послание. Но последние абзацы все разъяснили.

Пишу я вам, любезная матушка, после стольких лет разлуки, в размышлении того, что мытарствам-горестям моим в самом недалеком будущем наступит конец. Не хочу опечалить вас или напугать до смерти, однако выходит так, что перебежал я кое-кому дорогу и мне теперь долго не жить. Если я прав, навряд ли мы свидимся на этом свете. И если что дурное произойдет с вашим беспутным сыном, окажите мне последнюю услугу: доставьте это письмецо гаупткомиссару Йену Фабелю в управление полиции. Он честный полицейский и, я надеюсь, сумеет привлечь к ответу тех, кто хочет со мной расправиться.

Я находился с герром Мейером в столовой управления полиции, когда туда вошли двое полицейских в штатском и сели за столик слева за нами. Один в возрасте, другой совсем молодой – коротко стриженный блондин, фигура – как у Арнольда Шварценеггера до того, как тот в политику подался! Я спросил герра Мейера, кто этот человек, и он ответил: комиссар Лотар Кольски. Так вот, Лотар Кольски – тот самый, который в бассейне застрелил человека с мешком на голове. И мужчина в возрасте, теперь рядом с ним сидевший, был тот самый, который велел ему того человека убить. Хотел я тут же герру Мейеру или еще кому все рассказать, да язык от страха отнялся: а ну как, думаю, они все тут повязаны! Тогда мне из ихнего полицейского логова живым не уйти!.. Маленько остыв, я решил, что герр Фабель не из ихней шайки и поступит с этими поганцами соответственно.

Смерти я боюсь, однако не так сильно, как прежде, когда я про смерть думал, не видя ее перед собой явно, как теперь. Да и на что, спрашивается, небо коптить такому пустячному человеку? Пристукнут – может, оно и лучше. Устал жить без цели и смысла.