Книга Зона сна - Олег Горяйнов

К трёхэтажному дворцу князя Меншикова пристроены двухэтажные хоромы – в них располагалась Коллегия иностранных дел; своего помещения она ещё не имела.

Дороги всюду земляные, хотя мощение их камнем и велось: Стас обнаружил, что дорожные рабочие – сплошь пленные шведы. Что ж, это справедливо.

Наступала торжественная дата. В город прибыли части двадцати семи полков армии-победительницы, в Неву вошли 125 галер русского Балтийского флота. А царь – ходили такие слухи, – всё ещё не соглашался принять новый титул и приводил к тому многие «резоны»!

В городе была теснота и сутолока от приезда со всей страны множества чинов с челядью. Остро стоял жилищный вопрос; вонища от испражнений спадала только к утру, отогнанная свежим морским ветром.

Ещё слухи: идею совместить празднование Ништадтского мира с поднесением нового титула Петру выдвинул якобы один-единственный человек, вице-президент Синода Феофан Прокопович. Стас видел его мельком, когда тот выходил из здания Синода, и сей деятель показался ему смутно знакомым; наверное, встречались в Москве двадцать лет назад.

За день до церемонии члены Синода, архиереи и Сенат в полном составе заседали в присутствии царя. Из прочих чинов, помимо вице-канцлера Шафирова (он готовил текст обращения к царю) и канцлера Головкина, были и дипломаты, в том числе граф Матвеев.

Наконец Пётр дал согласие на титул.

Народ ликовал.

А сама церемония поднесения титула 22 октября оказалась совсем простой. Канцлер Головкин в присутствии Сената и Синода прочитал речь-прошение. Затем последовала ответная речь царя всего в три фразы, с намёком на предшественницу нашу, Византийскую империю: «Надеясь на мир, не надлежит ослабевать в воинском деле, дабы с нами не стало как с монархиею Греческою»… И под пушечный и ружейный салют, под вопли труб присутствующие троекратно возгласили новые титулы Петра.

Трубы, пальба, огненные шутихи и крики «виват!» – всё это сопровождало и неофициальную часть праздника. Выстроилась громадная очередь желающих засвидетельствовать его императорскому величеству своё почтение; затем знатные особы тянулись к Екатерине, и поздравляли её и дочерей как её величество императрицу и имперских принцесс, а затем уж к столам с яствами и напитками.

Стас отошёл в сторонку. Было забавно наблюдать, как меняется «рост» очереди: чем ближе к особе императора, тем она становилась ниже, ибо с каждым шагом людишки всё сильнее гнули свои спины, а некоторые изгибали и колени. Пётр был радостен; принимая поздравления, оглядывался, переговаривался со знатными лицами. К Стасу подошёл Матвеев; император помахал ему рукой, крикнул «виват, дипломатия!» и вдруг, бросив всех, широкими шагами направился к ним со словами:

– Ты ли это, князь?.. Запамятовал имя твоё… А ты, узнаёшь ли меня?

– Вас, ваше императорское величество, теперь не токмо я, вся Европа узнала, – с улыбкой ответил Стас. – Ох как она вас теперь знает!.. Я посланник ваш в Баварии, консул князь Гроховецкий.

– Да, да, да! Как же я потерял-то тебя? Но теперь уж… Он ведь у тебя служит, граф? – спросил император Матвеева. Тот кивнул:

– Не то чтобы в прямом моём подчинении, но…

– Погоди-тко… – прервал царь. – Где Прокопович? Найти мне Феофана немедленно!

И пока от стола с напитками передвигался к ним вице-президент Святейшего синода, царь тряс Стасу руки:

– Это ж ты был первым, ты… – И закричал подошедшему Прокоповичу: – А, хитрый монах! Тут легенды распускают, будто ты первым об императорском России достоинстве заговорил, а вот и не так! Вот кто первым был – князь Гроховецкий!

Стас вгляделся в лицо Прокоповича и таки узнал его!

– Елисей! – вымолвил он, взмахивая руками. – Вице-президент Синода? Das ist phantastisch![78]

– Вы никак знакомы? – радостно удивился Пётр.

– Встречались однажды в Риме, – улыбаясь во всю свою широкую бороду, ответил Феофан. – Ещё когда я был в ученичестве.

– Ага! Значит, он тебя и научил.

– Нет, ваше величество, – возразил Стас. – Что случилось, то и должно было случиться. А Елисей… То есть Феофан… Скорее он меня учил, а не я его. – И они обнялись и облобызались троекратно.

– Вот эти двое, – заметил Пётр, указывая на них присутствующим, – заранее знали, что должно быти…

– Вашими повелениями и в пользу государству, – склонил голову Феофан. – Уравняв де-юре титул российского монарха со званием высшего лица европейского, утвердили мы свою политическую независимость.

– Ну так ответьте, мудрецы, что нас дальше ждёт!

Стас понимал, что ничем не рискует. В обстановке праздника любое пророчество поймут как лесть. И сказал:

– Через сто лет не станет Римской империи. Французский правитель объявит себя императором, но все ополчатся на него, ибо нет у него таких прав. Как и говорил мне некогда Феофан, не государства будут подпирать религии, а, наоборот, сами религии превратятся в подспорье государствам: останется всемирный католический центр Ватикан и протестанты в розницу.

– А Россия?.. – заинтересованно спросил Пётр.

– Русские войска займут Париж.

Пётр, граф Матвеев и Феофан расхохотались: представить себе такое было совершенно невозможно! Вслед за ними – ха-ха-ха, ха-ха-ха – стали угодливо смеяться и все остальные присутствующие на банкете.

…На похороны Марты Стас опоздал. Эмануэль рассказал ему, что она страшно мучилась перед смертью, впадала в беспамятство, в бреду звала мужа, кричала «Wofьr? Wofьr?»[79]и наконец, отошла. Все домашние были подавлены. Дела взял в свои руки Прошка; если бы не он, слуги, может, разбежались бы. Они любили хозяйку, которая воистину была средоточием добра и участливости в доме, и боялись высокомерного мрачного хозяина, князя де Гроха: никто не понимал, как теперь жить.

Но жизнь, однако, продолжалась.

Задумчиво глядя на сына – тому было уже шестнадцать от роду лет, – Стас думал, что вот он уже и сам старик. Медицины здесь практически нет. Хлопнет и меня разом, как бедную Марту. А Эмануэль?.. По рассказу матушки, мой отец, князь Фёдор, ожидал от меня каких-то чудес с самого моего рождения. Подозревал, стало быть, что обладаю я некими способностями. А ну Эмануэль тоже?.. Если не рассказать ему, для него сны станут такой же неожиданностью, как и для меня.

Стас велел седлать коней.

– Поедем, сынок, развеем грусть, – сказал он.

Они ехали шагом по солнечному ноябрьскому лесу, и он открывал Эмануэлю тайну: рассказывал о возможности перемещения в прошлое, которое выглядит как сон.

– Таким, как ты и я, не нужно бояться смерти. Я умру; а в будущем, возможно, мы с тобой увидимся… Представь, я буду моложе, чем ты!.. А твоя матушка, моя дорогая Марта… Она будет жить в нашей памяти так долго, как никто из людей. Разве этого мало?