Книга Рисунки на крови - Поппи З. Брайт

Руки Заха поднялись, попытались оттолкнуть голову Тревора, но силы в них не осталось. Тревор задвинул его дальше в угол, в паутину, почувствовал, как во все стороны разбегаются крохотные многоногие твари. Он провел языком по длинным неглубоким ранам, которые оставили его ногти на груди Заха. На вкус они были как соль и медь, как сама жизнь и само знание.

Он погладил впадину Закона живота. Все щедрые тайны тела — в колыбели между тазом и хребтом. Он по локти погрузит руки туда. Он засунет пальцы под грудную клетку и пальцами заставит биться сердце. Он найдет источник жизни и проглотит его целиком.

— Трев? — сказал Зах. Его голос был слаб, тонок как бумага, едва слышен. — Тревор? Я не могу тебе сопротивляться. Но если ты собираешься убить меня, пожалуйста, скажи мне, почему?

Тревор сомкнул зубы на мочке уха Заха и потянул. У него мелькнула мысль: каково будет почувствовать, как мягкая маленькая масса скользит вниз по горлу.

— Почему что?

— Почему боль лучше, чем любовь? Почему ты скорее убьешь меня ради острых ощущений, чем попытаешься жить со мной? думал, ты храбр, но это довольно трусливое дерьмо.

Слезы бежали из угла глаза Заха, стекали в тонкие волоски у него на виске. Тревор проследил их соленую дорожку до угла глаза, провел кончиком языка по веку, нежно пососал глазное яблоко. Оно лопнет у него во рту, как карамелька. Интересно, будет ли эта поразительная зелень мятной на вкус?

— Чтобы увидеть все, — прошептал Зах, — нужно быть живым. Убив меня, ты и сам умрешь. Скажи, что ты не умрешь.

Может, он и умрет. Конечно, он умрет. Но разве он не знал всегда, что такова будет последняя страница комикса? Распятие и миросожжение. Ведь так должна закончиться его жизнь? И разве она не стоит того?

Но внезапно Тревор вспомнил то, что сказал ему Бобби в другой комнате другого дома. Птичья страна — машина, смазанная кровью художников.

Он опустил взгляд на Заха. Из раны на голове кровь текла по лицу Заха толстыми черными ручейками. Кровь струилась из ноздрей и разорванного рта. На левом плече красовался ярко-красный ком, на правом — отпечатки зубов с запекшейся в них кровью. Его грудь из стороны в сторону расчерчена неистовыми красными царапинами. Там, где не было порезов или синяков, кожа была абсолютно белой. Его взгляд не отпускал Тревора. Выражение лица зависло где-то между крайним ужасом и абсолютной безмятежностью.

— Чего бы ты ни хотел, — сказал Зах, — тебе решать.

Эти слова разом вырвали Тревора из его транса о разрывании плоти и желании заползти в чужое тело, дабы узнать его тайны. Потому что это не просто тело, вдруг осознал он. Это не загадка и не пособие по анатомии, и не источник мистического знания, это — Зах. Красивый мальчик, который сегодня выделывался и подвывал на сцене, умник, преступник и анархист, щедрая душа, его лучший друг, его первый любовник. Не коробка с игрушками, которые можно порвать, не редкое лакомство, в которое вгрызаются и поглощают, пока оно не остыло.

И Зах прав. Что бы ни сделал сейчас Тревор — это его собственный выбор, и с последствиями этого выбора ему придется жить, пока он не умрет, даже если жить ему останется каких-то несколько минут. И если он умрет, он что, отправится в Птичью страну? Он подумал о Бобби, навсегда одиноком с двумя исковерканными телами. Что, если его уделом станет ловушка вечности в этом доме с собственным мертвецом для компании?

И все же Бобби вложил ему в руку молоток и сказал пойти узнать, каково это.

Тревор вообразил себе новенький хрусткий протокол вскрытия: Захария Босх, место жительства: неизвестно, 19 лет… Причина смерти: тупой удар, потеря крови, экзентерация… способ смерти: убийство…

Так это его отец теперь считает искусством? Или Птичья страна снова жаждет крови для смазки?

Он оттолкнулся от Заха, прочь из этого тесного пространства между раковиной и унитазом. Он посмотрел на свои руки, и на мгновение ему подумалось, что они залиты кровью Заха, что он запустил их глубоко в Заховы внутренности, что он действительно проделал все это и очнулся слишком поздно. Если у меня вообще есть талант… Если у меня осталось хоть на грош какого-то таланта, какого-то дара, услышал он голос отца, теперь они твои.

Отвали, подумал он. Я не стану делать за тебя твою грязную работу.

Отвернувшись от Заха, он шагнул в ванну. Битое стекло заскрипело и завизжало под его босыми ногами. Тревор глядел в осколки зеркала, в роящиеся в них краски.

— Я этого не сделаю, — пробормотал, он. — Мне не нужно знать, каково это. Мне не нужно этого рисовать. Я могу это прожить.

Сжав правую руку в кулак, он врезал им прямо в стену. Старая сырая штукатурка пошла трещинами, посыпалась вниз, распалась в пыль под костяшками его пальцев. Боли совсем не было. А он хотел, чтобы было больно. Он хотел той самой боли, какую был так готов причинить Заху.

Упав на колени, он принялся раз за разом бить кулаком по неподатливому фаянсу, по битому стеклу.

Заху показалось, он услышал, как хрустнула в руке Тревора кость. Он попытался оттолкнуться от пола. Голова казалась бесчувственной и будто свинцовой, все расплывалось перед глазами. Он не мог подняться с пола, чтобы добраться до Тревора. Так что из последних сил он пополз.

Ванна казалась невероятно далеко, хотя Зах знал, что до нее каких-то пара футов. Ему пришлось ухватиться за ее край и остаток пути просто подтащить тело. Фаянс казался тошнотворно противным, гладким; как зубы, и холодным, как смерть, и он трясся под ударами Тревора. Удары кулака теперь по звуку напоминали шлепки сырым мясом о каменный пол. Одной рукой цепляясь за край; ванны, Зах попытался другой коснуться спины Тревора.

Тревор обернулся на него как ураган. Лицо его было искажено, глаза безумны от горя и боли. Вот оно, подумал Зах. Теперь он меня убьет, а потом и себя забьет до смерти, будто бабочка, бьющаяся об оконное стекло. Вот тут, откуда Бобби все видно. Как глупо. Как бесконечно бессмысленно. Страха он больше не чувствовал, только огромное пустое разочарование.

Но Тревор не схватил его снова. Вместо этого он уставился на Заха, и на лице его было почти ожидание. Что-то в моих словах заставило его перестать причинять боль мне, сообразил Зах. Что я могу сказать, чтобы заставить его перестать причинять боль себе?

— Послушай, — произнес он, — Бобби убил других потому, что больше не мог заботиться о них и не мог их отпустить. Потом он убил себя потому, что не мог без них жить. Так?

Тревор не ответил, но и не отвел взгляд. Внезапно Заха озарила вспышка интуиции — точно так же, как это бывало, когда он взламывал какую-нибудь особо хлопотную систему. Ему показалось, он знает, какая петля засела в мозгу Тревора.

— Все дело в любви? — спросил он. — Трев, ты думаешь, ты должен поддерживать эту цепь событий, чтобы доказать, что ты меня любишь?

Поначалу он думал, что Тревор не ответит. Но наконец очень медленно тот кивнул.