Книга Отверженная невеста - Анатолий Ковалев

— Шувалов был когда-то помолвлен с виконтессой де Гранси, и я хотел окончательно убедиться в том, что виконтесса именно та, за кого себя выдает, — вывернулся опытный чиновник. — Шувалову лгать незачем, и он не мог быть ею подкуплен.

— О таких рискованных предприятиях сперва нужно советоваться со мной, — скривил рот начальник. Однако он успокоился. Тщательная проверка информации была первой заповедью чиновников его ведомства.

— Должен заметить, ваше превосходительство, — осмелился добавить приободрившийся Савельев, — граф осужден по самой низшей категории и не имеет права посещать лишь столицы. Приехав на бал в Царское Село, он тем самым не нарушил закона.

— Ну да, ну да, — небрежно согласился Бенкендорф. — Однако лучше бы ему сидеть в своем имении и не показываться на глаза государю-императору…

— Он рассчитывает просить об аудиенции и надеется на снисхождение…

— Савельев, — строго оборвал его начальник, — не лезьте в это дело! И проследите, чтобы Шувалов немедленно покинул Царское Село и вернулся в деревню.

— Слушаюсь, ваше превосходительство, — по-солдатски отчеканил статский советник. — Прикажете идти?

— Погодите еще… Я ведь прекрасно осведомлен о деле Шувалова, — смягчив тон, неожиданно признался Бенкендорф. — И знаю, что граф осужден несправедливо. Но даже я ничем не могу ему помочь. Государь-император ничего не желает слышать о снисхождении «друзьям по четырнадцатому декабря» и всякий раз приходит в негодование, когда его об этом просят. — Он подошел к Савельеву почти вплотную и шепнул, словно их кто-то мог подслушать: — Передайте Шувалову, пусть еще немного потерпит. Все-таки жить барином в своем имении куда вольготнее, чем добывать руду в Сибири, в горе´, по пояс в ледяной воде…

И Дмитрий Антонович заметил мелькнувшую в глазах начальника горькую тоску. В канцелярии все знали, что лучший друг шефа жандармов князь Сергей Волконский отбывает срок на каторге по самой высшей и суровой категории.

Когда Семена Андреевича Обольянинова привели на первый допрос, он являл собой жалкое зрелище. Изжелта бледный старик, с помутившимся взглядом, заметно трясущейся головой и вдобавок с угрожающе распухшим правым ухом. Ноги его не слушались, и конвоиры вынуждены были тащить графа под руки. С первых же минут допроса выяснилось, что подследственный едва слышит левым ухом и полностью оглох на поврежденное правое. Приходилось каждый вопрос повторять не по разу, почти орать. Савельеву ничего не удалось выяснить. Граф яростно отрицал свою сопричастность к шпионажу.

— Я вернулся на родину, чтобы здесь умереть! — кричал он, не слыша собственного голоса, и бил себя кулаком в грудь. — Никогда зла не умышлял против родины моей, — произносил он с пафосом, словно декламировал оду Державина. — Боже упаси, предать землю, что породила и вскормила тебя! Это все равно что отречься от матери!..

— Скотина! Все лжет! — был убежден Бенкендорф, когда Савельев доложил ему о плачевных результатах первого допроса. — Притворяется глухим, чтобы сорвать допрос! Я эту бестию хорошо знаю! Докторам его покажите!

Однако доктора подтвердили, что Обольянинов наполовину оглох, и более того, высказали мнение, что подследственный нуждается в срочной госпитализации, потому что у него временами отнимаются ноги.

— Отнимаются, как на допрос вызывают, — усмехался шеф жандармов. Он считал, что старому, опытному шпиону ничего не стоило обвести вокруг пальца докторов. — И еще, — напутствовал Бенкендорф статского советника, — позаботьтесь о том, чтобы Обольянинов не узнал о смерти дочери. А не то прикинется убитым горем отцом, для него это лишь отличный повод для симуляции.

Во время второго допроса, когда Дмитрий Антонович напомнил графу о делах семнадцатилетней давности и об убийстве барона Гольца, тот, до сей поры не назвавший ни единого имени, неожиданно вскричал:

— Это князь Белозерский во всем виноват! Он убил Гольца, чтобы не отдавать ему картежный долг! Он и меня хотел отравить! Вот кто настоящий преступник! Арестуйте его!

Обольянинов нешуточно разволновался, вены вздулись у него на висках, а лицо стало багрово-красным. Он боком повалился на пол и забился в судорогах. Тотчас были вызваны надзиратели и тюремный врач. Графа снесли в камеру. С помощью нюхательной соли и нескольких кровопусканий доктор привел его в чувство, и граф сразу попросил перо и бумагу, чтобы составить завещание.

— Не верю старому лису, — продолжал стоять на своем Бенкендорф, хотя Савельев клялся, что припадок, случившийся с подследственным, был настоящим, и его невозможно подделать. — Шпионы — великие мастера разыгрывать спектакли. Пройдоха Обольянинов издевается над вами, водит за нос. Но за мой нос ему не ухватиться! Завтра я лично его допрошу, он уж не выкрутится…

Однако граф Семен Андреевич умудрился вывернуться и тут, правда, весьма радикальным способом. Он тихо скончался ночью в тюремной камере, без медицинской помощи, без отпущения грехов. Но и мертвому шпиону начальник Третьего отделения не верил.

— Значит, граф все же узнал о смерти дочери и принял яд, — заявил он. — Обратите внимание, в завещании, которое плут составил, дочь вообще не упоминается.

Граф завещал все свое движимое и недвижимое имущество бенедиктинскому монастырю в окрестностях Генуи, и аббата, настоятеля монастыря, сделал своим душеприказчиком.

— Обольянинов не из тех людей, что сводят счеты с жизнью добровольно, — возражал Савельев.

— В таком случае дело еще хуже. Его отравили. Обыщите камеру!

Когда обыск не дал никаких результатов, Бенкендорф сказал:

— Нужен опытный доктор, который сможет профессионально провести вскрытие. У вас есть такой на примете?

— Как же! Доктор Цвингель Иннокентий Карлович, — не задумываясь, ответил Дмитрий Антонович.

— Отвезите труп к нему!

И вот по прихоти судьбы-шутницы тело графа Обольянинова оказалось на том же столе, где еще недавно лежали останки барона Гольца, обнаруженные в болоте старого ельника. Александр Христофорович лично прибыл в анатомический театр, хотя обычно манкировал подобными зрелищами.

— Смерть наступила как результат кровоизлияния в мозг, — вынес окончательный вердикт Цвингель.

— Что послужило причиной кровоизлияния? — хотел знать шеф жандармов.

— Удар, нанесенный в правое ухо, — уверенно предположил доктор. — Там большая гематома и перебиты барабанные перепонки…

— Это, по всей видимости, я не рассчитал удара, — признался Савельев. — Увидел Нахрапцева в луже крови, ну и… Как я на месте не убил тогда графа, не понимаю…

Бенкендорф пристально смотрел на подчиненного, а статский советник виновато опустил глаза. Далеко идущие планы шефа жандармов относительно графа и его дочери окончательно рухнули. Игра была проиграна, еще даже не начавшись, и они оба, начальник и подчиненный, оказались не на высоте. Александр Христофорович сухо поблагодарил доктора и, бросив прощальный взгляд на раскроенный череп Обольянинова, вышел из комнаты.