Книга Очерки русского благочестия. Строители духа на родине и чужбине - Николай Давидович Жевахов

себе, какая зорко следит за чистотою своего отношения к голосу совести и, неудивительно, что после того, как большая часть малороссийской аристократии изменила вере и народности предков, Мазепы остаются православными и продолжают дружбу с козачеством[91]. 22 июля 1687 года Самойлович был арестован, а 25, в лагере под Коломаком, после молебна и освящения клейнотов, состоялась избирательная рада. Избран Мазепа, и только немногие высказались за обозного Борковского[92]. С этого момента в жизни Мазепы начинается блестящий период, столь трагически закончившийся роковым 23 октября 1708 года.

В истории, так же как и в жизни отдельного человека, высокие полеты мысли часто чередуются с низменными побуждениями, порывы с падениями, и было бы непростительною ошибкою рассматривать нравственный облик человека, или уголок истории, сквозь призму этих порывов или падений. И чем чаще мы пользуемся тем или иным фактом как базою для обобщения, тем внимательнее должны относиться к законам исторической перспективы, не допускающим одинаковых красок.

Между тем, образ Мазепы выдержан историей строго в одном тоне: «Мазепа изменил Польше, когда пребывание в Варшаве сделалось для него невыгодным; изменил Петру, когда шведская сторона казалась сильнее; изменил Дорошенку, когда от него нечего было ждать; изменил Самойловичу, когда представилось возможным захватить гетманство»[93].

Таковы факты, лучше сказать, таково заглавие этих фактов. Но часто содержание факта не отвечает его заглавию. Еще чаще содержание факта недостаточно для его объяснения. Необходимо знание условий, сделавших его возможным, вызвавших его к жизни, знание того, что дало факту его содержание.

И, если мы перенесемся в отдаленную область давно минувших воспоминаний и захотим приподнять завесу, скрывающую тот уголок истории Малороссии, где изображена эпоха гетманства Мазепы, то увидим, насколько «измена» Мазепы была далека от состава преступления, связанного с этим именем.

II

Мазепа был гетманом Малороссии в тот момент, когда страна как самостоятельная единица доживала уже свои последние часы. Для всех одинаково было ясно, что только союз с Москвою может сохранить Украине ее православно-русский облик.

После «руины» и Андрусовского договора, смешно было думать об автономии. И, если 30 лет назад Богдан Хмельницкий понимал, что для государственной самостоятельности Малороссия не имеет базиса, то тем очевиднее это было для Мазепы. Но его преданность Москве была не только политическою. Это было совершенно сознательное восхищение величавым настроением Москвы, выходившей шагами, полными блеска, достоинства и мощи, на путь широких реформ. Имя правительницы, царевны Софии, пользовалось безграничным обаянием. Многосторонне образованная, проникнутая тонким пониманием национальных особенностей русской жизни, преклонявшаяся пред высотою исконных русских начал «великого ума и самых нежных проницательств, больше мужеского ума исполненная дева»[94], София внушала к себе только беззаветно искренние чувства. Ее же особенное благорасположение к Малороссии, трогательная заботливость об ее участи, так часто находившая свое выражение то в необыкновенной настойчивости о заключении мира с Польшей, то в мысли «построить города крепости и речным флотом поддержать сухопутное войско на юге Малороссии», вызывали в Украйне столь единодушное чувство признательности, столько трогательной благодарности, что сделали возможным осуществление грандиозного замысла о личной поездке гетмана в Москву «ударить челом всеми малороссийскими городами и местами и местечками и с слободами и с уездами и с всякими доходы»[95].

10 августа 1689 года, в карете «стародавнего немецкого дела…, в которой всегда въезжали великие и полномочные послы иностранных государей», окруженный блестящей свитой, свыше трехсот человек, куда входили пять генеральных старшин, пять полковников, при них полковые судьи, есаулы, писаря, войсковые товарищи, канцеляристы, вступал престарелый гетман в Москву[96].

Но здесь его ждал тяжкий удар.

Вместо Софии, изнывающей в келлии Новодевичьего монастыря, «в немом отчаянии созерцающей казни своих приверженцев, вынужденной видеть обращение русского национального костюма в шутовской, десятикопеечную подать с бороды, ужасные семейные отношения главы государства и всю оргию петровских преобразований»[97], Мазепа увидел Петра, дерзновенно посягающего на вековые святыни своего народа. Нужно взглянуть на эпоху, нами описываемую, глазами современника, чтобы судить о впечатлении, вносимом в русскую жизнь реформами Петра. Если даже в настоящее время, спустя 200 лет, многое из наследия, оставленного России ее преобразователем, признается не отвечающим ее задачам, не согласованным с историческими целями Руси, отвергается русскою жизнью и говорит лишь о недостаточном знакомстве Петра с национальными особенностями этой жизни, то с точки зрения современника реформы Петра казались тем бешенным всепожирающим, всеистребляющим ураганом, от которого нужно было только бежать и бежать, безразлично куда, ибо другого выбора не было.

Так и случилось с Малороссией.

Однако, к чести Мазепы нужно сказать, что он бежал, изменил Петру, но сделал это не прежде, чем исчерпал все попытки к сближению с Москвою и ни одна ему не удалась.

III

Случайного нет ни в природе, ни в истории. Незаметная вблизи, логика истории заметна с высоты птичьего полета, но она так же несомненна, как несомненны законы причинности. Теперь, спустя 200 лет, описываемые нами события приобретают совершенно иную окраску, кажутся озаренными совершенно иным светом. Теперь ясно, что «преступление» Мазепы подготовлялось и вызывалось неизбежными условиями исторической жизни России и имело бы место даже безотносительно к реформам Петра, несомненно ускорившим наступление этого момента, ставшего игрою судьбы роковым лишь для одного Мазепы. Ни для кого не было тайной, что нерасположение Петра к Малороссии обусловливалось не опасениями, связанными с мечтами Украйны об автономии, коих в то время и не существовало вовсе, а политическими соображениями иного свойства. В глазах Петра, охваченного идеей создания единой России, Малороссия, как таковая, не представляла собою ничего ценного. В гораздо большей мере Петр интересовался расположением Польши, чем благополучием Малороссии, что и обнаружил в период Шведской войны, когда, привлекая на свою сторону поляков к союзу против шведов, обещал им за это Малороссию. При таких взглядах понятно, что Петр не щадил особенностей жизни и быта малороссийского козачества и, идя прямо к своей цели, вооружал Малороссию и против Москвы и против себя лично. – Умный Мазепа всё это видел и предостерегал царя от излишних увлечений реформами и особенно от приемов отношения к козачеству: «Нужно с нашим народом обращаться человеколюбиво и ласково (чрез людскость и ласку), – говорит Мазепа, – потому что если такой свободолюбивый, но простой народ озлобить, то уже потом трудно будет суровостью приводить к верности»[98].

В этом наставлении слышится голос отца сыну, голос годами умудренного старца неосторожному, неопытному юноше, а не интрига вероломного изменника. Мазепа хорошо знал, что благополучие Малороссии только и возможно при условии ее слияния с Москвою, что этого требует логика исторических событий, но тем