Книга Северный крест - Альманах Российский колокол

Петра Великаго, за Вислой начинается Сибирь.

<…> въ Россіи повсюду, гдѣ есть люди покорствующіе и люди повелѣвающіе, незримо присутствуютъ образы императора и его двора. Въ другихъ краяхъ бѣдный человѣкъ – либо нищій, либо разбойникъ; въ Россіи онъ – царедворецъ, ибо здѣсь низкопоклонники-царедворцы имѣются во всѣхъ сословіяхъ; вотъ отчего я говорю, что вся Россія – это дворъ императора и что между чувствами русскихъ помѣщиковъ и чувствами европейскихъ дворянъ стараго времени существуетъ та же разница, что и между низкопоклонствомъ и аристократизмомъ, между тщеславіемъ и гордостью! одно убиваетъ другое; впрочемъ, настоящая гордость повсюду такая же рѣдкость, какъ и добродѣтель. Вмѣсто того, чтобы проклинать низкопоклонниковъ, какъ дѣлали Бомарше и многіе другіе, слѣдуетъ пожалѣть этихъ людей, которые, что ни говори, тоже люди. Бѣдные низкопоклонники!.. они вовсе не чудовища, сошедшія со страницъ современныхъ романовъ и комедій либо революціонныхъ газетъ; они просто-напросто слабыя, развращенныя и развращающія существа; они не лучше, но и не хуже другихъ, однако подвергаются большимъ искушеніямъ. Скука – язва богачей; однако она – не преступленіе; тщеславіе и корысть – пороки, для которыхъ дворъ служитъ благодатной почвой, – сокращаютъ жизнь прежде всего самимъ придворнымъ.

<…> Великихъ результатовъ нельзя достичь, не пойдя на великія жертвы; единоначаліе, могущество, власть, военная мощь – здѣсь всё это покупается цѣною свободы, а Франція купила политическую свободу и промышленныя богатства цѣною древняго рыцарскаго духа и старинной тонкости чувствъ, именовавшейся нѣкогда національной гордостью.

<…> Я замѣчаю, что веду здѣсь такія рѣчи, какія въ Парижѣ ведутъ радикалы; въ Россіи я сталъ демократомъ, но это не помѣшаетъ мнѣ оставаться во Франціи убѣжденнымъ аристократомъ; всё дѣло въ томъ, что крестьянинъ, живущій въ окрестностяхъ Парижа, или нашъ мелкій буржуа куда болѣе свободны, чѣмъ помѣщикъ въ Россіи.

<…> Въ Россіи есть только одинъ свободный человѣкъ – взбунтовавшійся солдатъ.

<…> въ Россіи нѣтъ знати, ибо нѣтъ независимыхъ характеровъ; число избранныхъ душъ, составляющихъ исключеніе, слишкомъ мало, чтобы высшій свѣтъ слѣдовалъ ихъ побужденіямъ; человѣка дѣлаетъ независимымъ не столько богатство или хитростью достигнутое положеніе, сколько гордость, какую внушаетъ высокое происхожденіе; а безъ независимости нѣтъ и знати.

<…> Нужно пріѣхать въ Россію, чтобы воочію увидѣть результатъ этого ужасающаго соединенія европейскаго ума и науки съ духомъ Азіи; я нахожу союзъ этотъ тѣмъ болѣе страшнымъ, что продлиться онъ можетъ еще долго, ибо страсти, которыя въ иныхъ странахъ губятъ людей, заставляя ихъ слишкомъ много болтать, – честолюбіе и страхъ, здѣсь порождаютъ молчаніе. Изъ насильственнаго молчанія этого возникаетъ невольное спокойствіе, внѣшній порядокъ, болѣе прочный и жуткій, чѣмъ любая анархія, ибо, повторяю, недугъ, имъ вызванный, кажется вѣчнымъ.

<…> наемныя лошади и убогіе возницы будятъ во мнѣ состраданіе – настолько тяжка ихъ жизнь: съ утра до вечера остаются они на улицѣ, у воротъ своего нанимателя, либо на отведенныхъ полиціей мѣстахъ. Лошадей не распрягаютъ, и кучера всегда сидятъ на облучкѣ, тамъ же и ѣдятъ, не отлучаясь ни на минуту. Бѣдныя лошади!.. людей мнѣ жаль меньше – русскій находитъ вкусъ въ рабствѣ.

<…> Надо побывать здѣсь, чтобы узнать, какіе размѣры можетъ принимать презрѣніе богатаго человѣка къ жизни бѣдняка, и понять, насколько малую цѣнность вообще имѣетъ жизнь въ глазахъ человѣка, обреченнаго жить при абсолютизмѣ.

<…> Въ Россіи вамъ не позволятъ прожить, не жертвуя всѣмъ ради любви къ земному отечеству, освященной вѣрой въ отечество небесное.

<…> русскій народъ лукавъ, словно рабъ, что утѣшается, посмѣиваясь про себя надъ своимъ ярмомъ; онъ суевѣренъ, хвастливъ, отваженъ и лѣнивъ, словно солдатъ; онъ поэтиченъ, музыкаленъ и разсудителенъ, словно пастухъ, – ибо обычаи кочевыхъ расъ еще долго будутъ господствовать межъ славянъ.

<…> Вообразите себѣ сноровку нашихъ испытанныхъ вѣками правительствъ, поставленную на службу еще молодому, хищному обществу; западныя правила управленія со всѣмъ ихъ современнымъ опытомъ, оказывающія помощь восточному деспотизму; европейскую дисциплину, поддерживающую азіатскую тиранію; внѣшнюю цивилизованность, направленную на то, чтобы тщательно скрыть варварство и тѣмъ продлить его, вмѣсто того чтобы искоренить; узаконенную грубость и жестокость; тактику европейскихъ армій, служащую къ укрѣпленію политики восточнаго двора; – представьте себѣ полудикій народъ, который построили въ полки, не давъ ни образованія, ни воспитанія, и вы поймете, каково моральное и общественное состояніе русскаго народа.

<…> Подъ всякой оболочкой пріоткрывается мнѣ лицемѣрное насиліе, худшее, чѣмъ тиранія Батыѣ, отъ которой современная Россія ушла совсѣмъ не такъ далеко, какъ намъ хотятъ представить. Повсюду я слышу языкъ философіи и повсюду вижу никуда не исчезнувшій гнетъ. Мнѣ говорятъ: «Намъ бы очень хотѣлось обойтись безъ произвола, тогда мы были бы богаче и сильнѣй; но вѣдь мы имѣемъ дѣло съ азіатскими народами». А про себя въ то же время думаютъ: «Намъ бы очень хотѣлось избавить себя отъ разговоровъ про либерализмъ и филантропію, мы были бы счастливѣй и сильнѣй; но вѣдь намъ приходится общаться съ европейскими правительствами».

<…> сама нація доселѣ – всего лишь афишка, наклейка для Европы, обманутой неосторожной дипломатической выдумкой. Я не нашелъ здѣсь подлинной жизни ни въ комъ, кромѣ императора, и естественности нигдѣ, кромѣ какъ при дворѣ.

<…> Человѣку здѣсь невѣдомы ни подлинныя общественныя утѣхи просвѣщенныхъ умовъ, ни безраздѣльная и грубая свобода дикаря, ни независимость въ поступкахъ, свойственная полудикарю, варвару; я не вижу иного вознагражденія за несчастье родиться при подобномъ режимѣ, кромѣ мечтательной гордыни и надежды господствовать надъ другими: всякій разъ, какъ мнѣ хочется постигнуть нравственную жизнь людей, обитающихъ въ Россіи, я снова и снова возвращаюсь къ этой страсти. Русскій человѣкъ думаетъ и живетъ, какъ солдатъ!.. Какъ солдатъ-завоеватель.

Настоящій солдатъ, въ какой бы странѣ онъ ни жилъ, никогда не бываетъ гражданиномъ, а здѣсь онъ гражданинъ меньше, чѣмъ гдѣ бы то ни было, – онъ заключенный, что приговоренъ пожизненно сторожить другихъ заключенныхъ.

<…> Насмѣшка – это безсильное утѣшеніе угнетенныхъ; здѣсь въ ней заключено удовольствіе крестьянина, точно такъ же какъ въ сарказмѣ заключено изящество знатнаго человѣка; иронія и подражательство – вотъ единственные природные таланты, какіе обнаружилъ я въ русскихъ.

<…> Въ этой странѣ признать тиранію уже было бы прогрессомъ.

<…> Тамъ, гдѣ недостаетъ свободы, нѣтъ и истиннаго величія: въ Россіи есть люди титулованные, но нѣтъ людей благороднорожденныхъ».

<…> Кто скажетъ мнѣ, до чего можетъ дойти общество, въ основаніи котораго не заложено человѣческое достоинство? Я не устаю повторять: чтобы вывести здѣшній народъ изъ ничтожества, требуется всё уничтожить и пересоздать заново.

<…> Когда бы въ царствованіе россійскаго императора случился всемірный потопъ, то и тогда обсуждать сію катастрофу сочли бы неудобнымъ. Единственная изъ умственныхъ способностей, какая здѣсь въ чести, – это тактъ. Вообразите: цѣлая нація сгибается подъ бременемъ сей салонной добродѣтели! Представьте себѣ народъ,