Книга Драконья Игра - Наталья Корнева

Разве это поведение, достойное благородного человека? Разве таким представлял он себя, к такому стремился? Все эти годы воспитывая свой дух в мыслях о мести, разве такого итога он ожидал?

Тяжело задышав, в смятении отер он дрожащие пальцы об одежду. Какой позор! Поднять руку на тяжело раненого, спасающегося бегством человека, который к тому же не обнажил оружие. Поднять руку на своего лорда, которому приносил присягу. И наконец, поднять руку на родного отца, чья кровь течет в его жилах.

И хоть бы это был прямой честный удар, которым не зазорно обменяться мужчинам! Так нет же — он позволил себе пощечину, оплеуху, ударил, как бьют людей низкого происхождения или женщин. Какими бы благими побуждениями он ни руководствовался, но объяснений, а тем более оправданий этому злодеянию просто не существовало.

Он собирался вершить справедливость, возомнил себя вправе мстить… а на деле, чем лучше оказались его моральные качества? Кто он такой, чтобы демонстративно принимать позу судии? Кто он такой, что осмелился порицать собственного отца, что вменяет ему в вину преступления незапамятной давности? О Изначальный, мечтая убить правителя все эти годы, он лишь разрушил свою собственную жизнь…

Лорд Эдвард пристально наблюдал за меняющимся выражением лица своего сына. Глаза его сузились, будто сощурились от яркого света, но лицо по-прежнему ничего не выражало.

— Прости, Эрик, у меня нет времени ждать, — в голосе мага проявился металл. — У тебя же, напротив, его было более чем довольно, чтобы разобраться в своих тонких душевных терзаниях. Прекрасный клинок, который я сам подарил тебе когда-то — убей меня им, если сможешь. Убей сию же минуту — или поди прочь с дороги. Пришел час решиться на что-то. Час, которого ты ждал, бездействуя, страдая и жалея себя, целых двадцать лет! Убей меня сейчас, пока я слаб — лучшего шанса тебе не представится!

Серафим вздрогнул, почуяв, как мощная аура белого волка больно стукнулась и ему в сердце. Удивительно, на что способны такие люди!.. Одно их присутствие деморализует, одно их слово располагает к себе.

Ошеломленный и сбитый с толку яростной вспышкой непревзойденной энергетики, Эрик, кажется, едва удержался от того, чтобы тотчас не броситься беловолосому в ноги. Дух юноши был слишком слаб чтобы противиться власти чистой крови. Законный наследник, старший — и нелюбимый сын. Правитель Ледума не знал жалости к нему.

Не дав гончару опомниться, лорд Эдвард решительно шагнул на острие. Эрик едва успел чуть отвести меч назад, не допуская кровопролития. Правитель чуть заметно усмехнулся и сжал губы. Продолжая смотреть сыну в прямо глаза, будто держа под гипнозом, он сделал еще несколько шагов по направлению к выходу, принуждая стоящего перед ним неловко отступать спиною вперед.

Это выглядело бы нелепо, если бы не было столь трагично. В этот миг Себастьян кристально ясно понял, что у гончара не достанет душевных сил привести в исполнение свой многолетний, тяжко выстраданный замысел. За многое жаждал он поквитаться с отцом, но смущенное выражение лица выдавало одну только крайнюю нерешительность.

Воля инфанта вновь уступила непререкаемому авторитету лорда-защитника. Авторитету, под влияние которого он подпал будучи еще ребенком.

Наконец, также осознав масштаб этой личности и колоссальное воздействие, которое она оказывает, Эрик попятился в сторону, прекратив без толку преграждать путь. Меч в его руке дрогнул и со звоном упал на холодный камень. Не выдержав напряжения, бывший инфант опустился на колени, по щекам его покатились бессильные детские слезы. Наблюдавший эту сцену сильф с печалью отметил, что клинок фамильного меча сломан: от удара он раскололся на несколько частей, как тонкое стекло.

Такое бывает, когда из стали выходит душа.

Глава 32, в которой заключают новый договор

Желая утешить, ювелир подошел к Эрику и положил руку ему на плечо.

Тот не отреагировал. Тяжело дыша, юноша продолжал сидеть на полу и бессмысленно смотреть прямо перед собой, словно спал с открытыми глазами. Состояние его всерьез обеспокоило сильфа: как бы от прямого контакта с энергетикой беловолосого не случился нервный срыв.

— Ты верно поступил, светлейший инфант, — ободряюще проговорил ювелир. Мягкий голос звучал почти гипнотически — чуждые человеческой расе нотки переливались в нем, как самоцветы. — Не стоит путать справедливость и месть. Не стоит превращать месть в смысл своего существования.

— Я больше не инфант.

— От первородства нельзя отречься, — резонно заметил Себастьян, с облегчением переводя дух: собеседник очнулся и даже ответил ему. — Пока ты жив, ты продолжаешь обладать преимущественными правами на престол Ледума. И это не только право по рождению, но и долг. Не только привилегия, но и обязанность.

— Я ненавижу этот проклятый город. Он мне не нужен!

— Что ж, значит, ты сможешь наконец жить своей жизнью. Жить, не отяготив совесть тяжким грехом отцеубийства. Гордись тем, что преодолел навязчивую идею и не стал её рабом…

— Проклятье! Избавь меня от нудных проповедей, Серафим, — лорд Эдвард скривился, не в силах больше наблюдать жалостливую сцену. — Обойдёмся без драматических постановок — я их не выношу, и видел сегодня уже достаточно. Скажи-ка лучше, как сам ты собираешься восстанавливать доброе имя? Или попросту прилюдно сожжешь свой плащ ювелира?

— О чем вы, милорд? — нахмурился сильф, по-прежнему не отходя далеко от гончара.

— Тебе было поручено задание, с которым ты не справился. Посмотри, к чему это привело.

Правитель демонстративно обвел глазами стены подземного тоннеля, широко указуя вокруг, словно бы подчеркивая этим театральным жестом весь абсурд ситуации.

— …Посмотри, что сделал со мною тот, который, как я думал, боготворит меня.

Вспомнив предавшего его фаворита, лорд Ледума помрачнел.

Легко взять приступом чужое тело: каждую косточку, каждую связку, каждую трепещущую, полную сладкой крови жилку мог он сделать своими силой. Этой сметающей любое сопротивление силой мог он заставить подчиниться, срывая сдавленные стоны грубо, как вражеские знамена, — и мог сломать, разрушить, если бы захотел. Всё это было в его власти, но… внутри таилось кое-что, неподвластное силе. Невозможно взять приступом чужое сердце — изящный цветок из синей стали. Цветок, казавшийся до боли хрупким — и острыми лепестками раскровавивший ему руки, оставив на память шрамы.

Уголок рта правителя дернулся — привыкший побеждать, эту битву он проиграл подчистую.

Цветы не цветут по приказу, не отдают аромат по принуждению. Это что-то слишком тонкое, неуловимое, чего не получить грубостью, что может быть отдано только добровольно. Черт побери, не сам ли он говорил то же Альварху. Не сам ли проходил то же с Лидией, и в конечном итоге добился только ненависти и страха. А всё потому, что чувства его являлись односторонними — никто на самом деле не отвечал на них, невзирая на его статус, невзирая ни на что. Искренность — вот то, чего он не сможет добиться никогда, даже содрав с человека кожу живьём.