Книга Селфи с музой. Рассказы о писательстве - Юрий Поляков

Вечерами в тесном восточном отеле под завывание муэдзинов и анисовую водку – «молоко львов» – Валерий Николаевич вёл со мной хитроумно-неторопливые беседы, выведывая разные подробности моей биографии, и, кажется, остался доволен, особенно моими рязанскими корнями. В общем, я не очень удивился предложению повидаться, но был озадачен, когда глава СП РФ попросил меня стать на ноябрьском съезде его первым заместителем, а в недалёком будущем – преемником. Мол, сам он устал и болен, ему скоро уж на покой, к тому же в новых условиях он не справляется, нужна помощь молодого сподвижника…

Поблагодарив за доверие, я взял время на раздумье. В ту пору меня связывали товарищеские отношения с моими сверстниками-прозаиками Михаилом Поповым и Александром Сегенем, с ними я и поделился за дружеской бутылкой внезапной перспективой – стать заместителем Ганичева, взяв на себя как раз налаживание связей патриотического Союза писателей с либеральной властью. Стоит ли? Выслушав мои сомнения, они страшно возмутились, что я колеблюсь, начали меня стыдить, доказывая: второго такого шанса для нашего поколения сорокалетних не будет, а мой отказ они расценят как малодушие, но готовы встать со мной плечо к плечу и помочь в деле возрождения Союза писателей.

Впрочем, я и не собирался отказываться, понимая, однако, какую обузу и ответственность на себя взваливаю. В самом деле: я ведь был тогда благополучным и самодостаточным литератором, завершал работу над романом «Замыслил я побег…», руководил сценарной группой мегасериала «Салон красоты», вкусил радость шумной театральной премьеры – «Козлёнка в молоке» на сцене Театра имени Рубена Симонова, да ещё, как помнит читатель, собрался в депутаты Госдумы… Зачем мне лишние хлопоты? Но судьба отечественной литературы, но долг перед поколением, но комсомольское воспитание, но честолюбивая щекотка в сердце… Э-эх!

Едва мы ударили по рукам, Ганичев предложил продемонстрировать собратьям по цеху мои организационные возможности. Дело в том, что денег на оплату проживания в Москве иногородних делегатов съезда у секретариата не было: поистратились. Я понял задачу, покумекал с Алексеем и Иваном Ивановичем, в итоге мы выкроили из моего избирательного фонда средства на гостиницу, отказавшись от ряда агитационных акций. Впрочем, это позволило мне тоже оговорить некоторые условия: я настоял на том, чтобы рабочим секретарём по международным связям в новом правлении стал Сегень, знавший два языка. Ганичев сразу согласился, глянув на меня с каким-то печальным любопытством.

15 ноября в скромном конференц-зале на Комсомольском проспекте открылся писательский съезд, похожий скорее на полуподпольную сходку и разительно отличавшийся от прежних пышных форумов, что собирались в Кремле. Сначала всё шло, как обычно: Ганичев прочитал отчётный доклад, скучный и обтекаемый, как лекция по половой гигиене для монашек. Затем начались выступления делегатов. Некоторые говорили ярко, с обидой и болью за то ничтожество, в котором оказались писатели после 1991 года, досталось, как обычно, и «оккупационному режиму во главе с ЕБН». Но в основном ораторы ограничивались лестью в адрес центрального руководства Союза и жалобами на местную бюрократию. Выступил и я, изложив довольно-таки самонадеянные планы обновления организации и возвращения ее в культурно-информационное пространство страны. Коллеги осторожно мне похлопали, переглядываясь и разыскивая кого-то глазами.

Затем пришло время выбирать новое правление. Не обнаружив в списке Михаила Попова, в ту пору председателя секции прозы Московской писательской организации, я снова взял слово – и ошибку немедленно исправили. Дальше началось выдвижение кандидатов в секретари, Ганичев произносил фамилию, давал краткую, но лестную характеристику, – и все дружно голосовали. Дошла очередь до меня, и я буквально оторопел, услышав, как Валерий Николаевич с трибуны говорит примерно следующее: Поляков – человек, конечно, смутной гражданской позицией, сомнительными человеческими качествами и скромными литературными способностями, но парень – оборотистый, достал нам денег на гостиницу, обещал подкинуть ещё, у него есть связи в верхах, а мы живём и работаем в блокаде, поэтому вынуждены удовлетворить его страстное желание стать секретарём…

Это был сигнал к обструкции, которой управляла, мечась по залу и отдавая команды, критикесса Баранова-Гонченко. Как черти из табакерок, выскакивали обличители и клеймили меня за то, что я веду колонку в «еврейском» «Московском сексомсольце», что состоял какое-то время в еврейском же ПЕН-клубе, что в моей прозе много секса, а это тоже ставит под сомнение моё православие и генетическую чистоту, ибо болезненный эротизм – явный признак сами понимаете чего. По рядам шептались: то ли я сам еврей, то ли женат на еврейке.

Увы, среди патриотов встречаются и антисемиты, как и среди евреев попадаются русофобы. «Погодите, – пытался возражать я, – важно не то, где человек печатается, а то, что он пишет!» Меня пытались поддержать Феликс Кузнецов, Владимир Куницын и Станислав Куняев, но никто уже никого не слушал. Напрасно я высматривал в зале знакомые лица, надеясь на поддержку сверстников. Сегень, выбранный секретарём, странно исчез, а Попов сидел, уставив глаза в пол. Не поддержали меня и авторы «Реалиста». В сердцах я высказал всё, что думаю о патриотических собратьях, и вылетел со съезда, как Чацкий из спальни скромницы Софьи, застуканной с голым Молчалиным. В коридоре меня ждал с антистрессовой рюмкой Юрий Лопусов, многолетний литконсультант, с которым я дружил, можно сказать, с юности.

– Юра, надо уметь проигрывать! – грустно молвил он.

Стало ясно, Лопусов знал заранее о подготовленной обструкции, но не предупредил. Однако от водки я не отказался. Дома, конечно, добавил.

Наутро позвонил Михаил Попов:

– С предателем разговаривать будешь?

– Не буду.

Зато с корреспондентом «Литературной России» я поговорил, и подробно. Вот фрагмент того интервью, опубликованного по горячим следам скандала:

«…Многие писатели в предвыборных анкетах высказали пожелание, чтобы Союз писателей России возглавил я, что, честно говоря, в мои планы не входило. Мне хватает лидерства за письменным столом. Правда, месяца за два до съезда Валерий Ганичев обратился ко мне с просьбой войти в новый состав рабочего секретариата. Мотивация была такая: вас знают, читают, вы нам поможете установить диалог с властью и решить некоторые «зависшие» писательские проблемы… После колебаний я согласился. Выступая на съезде, я говорил о том, что можно и нужно находиться в оппозиции к режиму, но быть в оппозиции к государству Российскому нельзя, ибо потери в этом случае несут прежде всего писатели. У литературных же чиновников всё хорошо – они болтаются по заграницам, произносят тосты на фуршетах, распределяют между собой премии и стипендии, плетут интриги. Сегодня наш Союз, увы, напоминает хорошо сохранившиеся руины, и у меня, честно говоря, есть подозрение, что эти люди не заинтересованы в том, чтобы он зажил полноценной общественно-литературной жизнью…»

Позже я с помощью проницательных друзей всё-таки разобрался в этой хитроумной и по-своему виртуозной интриге, к которой, увы, имел отношение и друг моей литературной молодости Сергей Лыкошин. Опытный аппаратчик, Ганичев понимал: чтобы сохранить кресло, надо изменить позитивное отношение писателей ко мне, представить меня нахальным карьеристом, рвущимся к власти, втянуть в аппаратную игру. И вот уже в узком кругу он доверительно сообщает: Поляков просит о встрече. Затем информирует: Поляков хочет стать первым заместителем, обещает достать деньги, но требует в будущем полного обновления команды, а пока суёт нам своего дружка Сегеня. Сподвижники возмутились: как так это нас всех обновить? Не позволим! И встали плечом к плечу. Операция удалась.