Книга Снежная роза - Лулу Тейлор

— Ты добрая душа, Летти. Смелая и добрая. — Он нежно целует ее в макушку.

— Но что насчет тебя? — спрашивает она, глядя на него снизу вверх. — Возлюбленный отнял у тебя родителей. Я имею в виду, Филлипс. И твое наследство.

Артур пожимает плечами:

— Они живы и вполне счастливы. Лучше, чтобы они оставались там. Отцовское имя в городе запятнано с того времени, как распространились новости об этом месте. Он исключен из своего клуба и ушел из своей фирмы — правда, он и так не появлялся там месяцами. Деньги утекут к Филлипсу, но за счет этого будут присмотрены все эти пожилые дамы. Могло бы быть и хуже, а так, по крайней мере, уйма тетушек будут жить в счастье и довольстве, хорошо обеспеченные хересом и пышками в ожидании конца света.

— Это ты добрая душа, — весело говорит Летти.

— Две добрые души вместе. — Он улыбается ей. — Мне нравится идея добиваться успеха собственными силами. Артур Кендалл, выдающийся журналист и бизнесмен. И Летти Кендалл, замечательная женщина, на которой он женится.

— Да. — Она крепко обнимает его. — Давай-ка начнем новую жизнь. Прямо сейчас. Нам ни к чему тратить время.

Глава 37

Маленькая изысканная серисса стоит в своем небольшом горшке на подоконнике. Ее лепестки, крошечные белые трубки, только начинают распускаться, а темно-зеленые листья миниатюрные, миндалевидной формы. Корявые ветви причудливо скручены и изогнуты. Это поистине прекрасное деревце.

Я не знаю, что сказать Сисси. Я не понимаю, откуда она знает о Хедер. Это просто невозможно.

Мэтти встает и идет к плите, чтобы поставить чайник.

— Вы, кажется, испуганы, — замечает она. — Вы не должны бояться Сисси. У нее есть дар. Одни называют это интуицией, другие чутьем. — Она бросает взгляд на свою сестру и громко говорит: — Я называю это сованием носа в чужие дела. Однако спору нет, она видит вещи, которые не видны большинству. А с тех пор, как она ослепла, этот дар стал проявляться еще сильнее.

— Как вы ослепли, Сисси? — спрашиваю я в надежде отвлечь ее от того, о чем ни в коем случае не хочу говорить.

— Это было очень странно, — говорит Мэтти. — Правда ведь, Сисси?

Та кивает.

— Понимаете, я ударилась головой. Наклонилась, чтобы что-то поднять, и стукнулась о край стола. Я сразу же сказала, что ослепну. Что ж, весь тот день я была в полном порядке, а следующим утром проснулась слепой. Я ничего не видела. И с тех пор не вижу.

— Врачи ничего не могут найти, — вмешивается Мэтти. — И это самое странное.

Не желая сказать напрямую, что на мой взгляд зрение у нее прекрасное — учитывая, что она может вязать, писать и всякое такое, — я говорю:

— Однако вы делаете много такого, чего нельзя сделать, будучи незрячей.

— Это мой дар. — Сисси пожимает плечами. — Он помогает мне.

Я не убеждена, но не знаю, что еще сказать так, чтобы она не подумала, будто я ей не верю. Мне удается придумать нечто безобидное:

— Что ж, возможно, однажды вы проснетесь и снова будете совершенно здоровы. Иной раз такое случается, верно?

— Это не мешает мне видеть то, что не видят другие, — говорит Сисси, снова обращая на меня свой пустой взгляд. — Вот откуда я знаю о вашей маленькой девочке. Я чувствовала ее рядом с вами. Я ощущала глубину вашей печали о том, что ее больше нет в этом мире. Она тоже чувствует это, хорошо чувствует. Она так горюет о вашей боли! Поэтому она оставалась с вами, чтобы у вас было время с ней попрощаться.

Я слегка ахаю. Мне так тяжело принять правду! Моя маленькая Хедер, мой ангел, моя девочка ушла от меня навсегда. На глаза наворачиваются слезы.

— Извините, — говорю я прерывисто, и слезы градом льются из глаз, заливая лицо, так внезапно и обильно, как будто повернут невидимый кран. — Извините, ради бога.

— Вам это нужно, — мягко говорит Сисси. — Вам нужно поплакать. Вы должны оплакать ее, вы должны печалиться.

Сестры смотрят на меня с жалостью. Тихий сочувственный голос Сисси невыносим для меня.

— Я не могу, — говорю я, рыдая. — Я не могу вынести того, что случилось.

— Естественно. Вы должны печалиться из-за того, что продолжите свое путешествие в этом физическом мире без нее. Однако есть и утешение. Она всегда будет с вами в духовном мире.

— Правда?

Сисси кивает:

— О да. Сейчас я вижу ее. Она с вами. Она любит вас. Она беспокоится о вас.

— Почему же я ее не вижу? — Я плачу, слезы льются рекой. — Я так хочу, чтобы она была здесь! Я не хочу ее в духовном мире, я хочу, чтобы она была здесь и сейчас. Я хочу, чтобы она ходила в школу, и на вечеринки, и играла в парке. Я хочу, чтобы она росла и рассказывала мне о мальчиках, которые ей нравятся, и о модной одежде, которую ей хочется носить, а я буду уговаривать ее не прокалывать уши и пупок и не красить волосы. Я хочу быть на ее свадьбе и держать ее за руку, когда она будет рожать своего первого ребенка. Я хочу всего этого… Я хочу этого, но все это было отнято, и это моя вина, потому что я не смогла ее спасти… Я ее мать, и я не могла быть с ней, когда была ей нужна, не смогла спасти ее…

Я не могу продолжать. Слезы льются слишком сильно, горе слишком безутешно. Я плачу, и плачу, и плачу.

Не знаю, сколько времени проходит, пока эта буря утихает, как в конце концов утихают все бури. Мэтти рядом со мной, ее рука лежит на моей, другая рука обнимает меня за плечи. Она дает мне салфетку, чтобы я могла промокнуть глаза и вытереть нос.

— Вам надо хорошенько высморкаться, — говорит она успокаивающе.

— Да. — Я использую салфетку и шмыгаю носом. Затем слабо улыбаюсь. — Простите меня.

— Не извиняйтесь, — говорит Сисси. Она по-прежнему сидит в кресле-качалке, но вязание отложила в сторону и слепо глядит на меня, слегка раскачиваясь.

— Вы должны выплакаться, почему бы и нет? Ужасно остаться одной в этом мире, верно? Ваша боль очень велика. Она не станет меньше, но переносить ее будет легче, я обещаю. И вы должны поверить, что ее сущность — то, что никогда бы не изменилось с возрастом, — с вами.

— Я не могу вынести боль потери.

— Да. Однако вы должны понимать, что в этой боли вы не одиноки. Очень многие родители потеряли своих детей. Очень многие дети потеряли своих родителей. Все мы, каждый в свое время, теряем близких и горюем по ним. Эти потери — часть нашей жизни, часть нашего путешествия.

Я киваю, признавая истинность сказанного. Как ни странно, это немного помогает. Я думаю о фотографиях и портретах, которыми увешаны стены коттеджа, — все эти люди умерли, ушли. Смерть приходит к каждому. Я не одинока. Все проходит.

— Она все еще здесь? — спрашиваю я. Мои рыдания слегка смягчили жуткую горечь утраты. Я хочу утешиться знанием того, что не напрочь потеряла ее, чего так боялась.