Книга Ящик Пандоры. Книги 1 - 2 - Элизабет Гейдж

Они занимали единственный этаж особняка на Мэдисон-авеню, где устроили себе небольшую квартирку. Эйлин любила готовить, и Уин научился помогать ей делать салаты на кухне, которую они оборудовали наверху. Они редко посещали свои дома в Нью-Порте и Шоколадной бухте, делая это в основном ради детей. Они спокойно жили в своих комнатах, слушая по вечерам радио, Уин, читая финансовые новости и вестерны, его жена, занятая вязанием для него свитера или носков.

Их единственным настоящим «домом далеко от дома» была вилла, построенная Уином на скалистом побережье Напили. Два-три раза в год он удалялся туда вместе с женой на пару недель, чтобы глотнуть тропического воздуха. Плеск моря, песок и замечательная растительность, казалось, расслабляли Уина, восстанавливая его силы, и в этом экзотическом месте, таком далеком от шумных улиц Манхэттена, он как нигде чувствовал себя ближе к Эйлин.

Уин не считал себя слишком оригинальным или одаренным человеком. Он получал удовольствие от игры в гольф, катания на свой яхте – он не был сильным пловцом и никогда бы не рискнул сам управлять яхтой – и от вечеров с Эйлин.

Его единственной страстью были картины импрессионистов. Бонды, благодаря бабушке Ханне, оказывали покровительство Ренуару и Моне, когда те были живы. В коллекции семьи были некоторые самые значительные их работы, также как и работы Дега, Писсаро и несравненного Мане.

Уин полюбил эти полотна, будучи еще ребенком, когда он бегал по залам особняка на Мэдисон авеню. Радужные пейзажи наполняли его чувством умиротворенности и безопасности, а женщины Ренуара, такие румяные и мягкие, напоминали ему его мать и бабушку.

Когда он вырос, то проявил активный интерес к приобретению новых картин. Они медленно поднимались в цене в двадцатых и тридцатых годах, но для человека с чековой книжкой Бонда они не дорожали. Уин купил Ренуара за пятнадцать тысяч долларов, поля и лилии Моне за двадцать тысяч, танцовщиц Дега за семь с половиной и портреты Мане едва ли за большую сумму.

Живопись была для Уина радостью и страстью. Сегодня коллекция импрессионистов Бонда оценивалась почти в семьдесят миллионов долларов и дорожала с каждым днем, так как работы французских мастеров штурмом брали мир.

Уин окружил себя картинами. Иногда, закрывая шторы на окнах, он включал подсветку и наблюдал, как маленькие лампочки освещали дам Ренуара на стенах его кабинета. Он сидел так часами после обеда, ощущая томление своей юности, которая рисовала жизнь в розовом свете.

Теперь Уин остался один. Эйлин, его единственный настоящий друг во всем мире, умерла от рака семь лет назад после длительной борьбы с болезнью. Ее потеря опустошила Уина. У него больше ни на что не осталось сил, кроме как на заседания правления, чтение романов и на спокойные размышления.

Его двое детей, сын Уинтроп V (которого называли Тони, чтобы избежать путаницы в связи с чрезмерным обилием Уинтропов в семье) и дочь Гей никогда не были особенно близки со своими родителями. Они прошли через жизнь Уина как привидения, не оставив почти никакого следа, кроме волнений о поврежденных коленках, разбитых лодыжках, школьных соревнованиях, уроках музыки, слезах из-за мальчишек и скандалов из-за поздних свиданий. Сейчас Тони был членом правления, секретарем исполнительного комитета, а Гей вышла замуж в семью коммерсантов Конуэй.

Уин привык проводить время вдвоем с Эйлин, и когда она умерла, в мире не осталось ничего, что бы он ценил. Остаток жизни виделся ему как постоянная потеря его необходимости и незаменимости, так как Тони все больше вникал в дела; как еще большая поглощенность его художественной коллекцией и проведение все большего времени в Напили, где мягко катящиеся волны напоминали ему об Эйлин и о его разбитой мечте провести остаток дней с ней.

У него был небольшой сердечный приступ три года назад, недостаточно серьезный, чтобы изменить его образ жизни. Но врачи предупредили его, что пора проще относиться к вещам. Они не могли знать, как он примет этот совет.

Конечно, Уину было только шестьдесят четыре. В семье его поддразнивали, ведь он был самым желанным вдовцом на всем американском континенте, а его товарищи по клубу в Нью-Йорке всегда отпускали шуточки по поводу его счастливой холостяцкой жизни и о том, как прекрасно он, должно быть, проводит время. Но его друзья уже давно перестали представлять ему женщин. Все видели, что он не может забыть Эйлин, что он слишком стар и слишком устал для романтики и целиком ушел в свое одиночество и воспоминания.

Его внуки вносили желанный беспорядок в его жизнь во время приездов в Напили, что бывало не часто, так как туда было трудно добираться и дорога отнимала много времени. Уин помнил об их днях рождения и звонил им, но не считал необходимым прилетать, чтобы обнять их, так как не очень любил собственных детей и их супругов, которых он утомлял. Вполне довольный жизнью Уин понимал, что переживал не только Эйлин, но и себя. Ему давно уже пора было уйти на пенсию, но не хватало духу оставить «У. У. Бонд» и передать компанию в другие руки. Чувство уважения к покойному отцу и дедушке не позволяло ему оставить работу.

Он жил в другом эмоциональном мире, далеком от реальной жизни. В глубине души он готовился к спокойному концу, который не будет нежеланным, когда придет. Он существовал только в прошлом, которое рисовало ему воображение. Там он чувствовал себя дома, там он и останется.

Если только что-нибудь не возвратит его к реальной жизни.

Это был большой вечер. Он давался в республиканском клубе на Шестьдесят третьей улице для членов Ассоциации лидеров американского бизнеса, организации бизнесменов с большими доходами, благотворительные пожертвования которых были огромными.

Все это в целом приводило к неплохим налоговым вычетам и было хорошо для всех. Подобный вечер проводился каждый год, и десяткам лидеров корпораций с плохими манерами и громкими голосами приходилось соседствовать в закрытом помещении с людьми, подобными Уину, для которых близость этих голодных акул была тяжким испытанием.

Сама по себе встреча была ужасной. Повестка дня была длинной, а участники беспокойными, так как члены правления и исполнительные директора скорее станут красть деньги у народа, чем отдавать. И, наконец, вечер был скучным, наполненным табачным дымом, шампанским и пустыми разговорами.

Уинтроп Бонд пожал столько рук, сколько смог, перед тем, как удалиться в библиотеку на восьмом этаже, где он теперь и сидел в своем любимом кресле, уставясь в окно и борясь с сонливостью. Он пил чай – больше он не притрагивался к коктейлям, так как от них у него возникало лишь расстройство желудка, – и его совсем не смущало безразличное отношение к нему его старых товарищей, чей разговор и смех доносились до него снизу неясным бормотанием.

Его глаза уже наполовину закрылись, когда он вдруг заметил за высокой спинкой кожаной банкетки, стоящей перед камином, две маленькие ручки. Это были женские ручки, сложенные так, будто хотели прикрыть зевок после долгого сна. Кремовая кожа этих рук виднелась в смутном свете настольной лампы.