Книга Паутина удачи - Оксана Демченко

– Пошли к тете Люсе, – с разгону предложила я. – Она пирожки затеяла.

– Хватит меня спасать! Я съел две тарелки борща, – взмолился несчастный. – Сыт я.

– Ладно… А откуда ты вообще взялся в метель? Саня, мой брат, даже собак с улицы приволок.

– Я обозреватель «Столичного курьера», – гордо сообщил Семен.

Я глянула на него с уважением. Говорят, я для своих пятнадцати выгляжу мелкой и несформировавшейся – есть такое слово, культурное и сложное, а на деле всего-навсего заменяющее мамино определение «пигалица». Семену я не дала бы больше, чем Лешке, – двадцать от силы, и то с натяжкой. Между тем «Курьер» – издание уважаемое. Потапыч уже два раза примерялся купить газету, нравится она ему, но все вздыхал и от идеи отказывался. Он себя знает: если на что лапу положит, начнет, как корягу, под себя ломать, переиначивать. И первым выгонит этого вот Семена Хромова, имевшего наглость год назад написать, что Отто Мессера «по ликрейскому обычаю за большое дело наградили позорной ссылкой»… Я думала, Хромову лет сорок. Еще я была уверена, что он выглядит иначе.

– Мне представлялось, что ты старый, желчный и бородатый, – «обрадовала» я его вслух. – И что бородка тощая, козлиная – большую часть Потапыч уже выдрал.

– Наверное, еще выдерет, – улыбнулся Семен, потирая подбородок. – А я полагал, что девица, которую джинну отсылают под видом сказочной птицы, взросла и весьма… как бы сказать…

– Похожа на маму Лену фигурой и внешностью, – угадала я. – Почему «под видом»?

Он наконец-то сел в давно предложенное кресло, устроился поудобнее и стал излагать взрослые, хорошо ему понятные соображения. Говорил складно и логично, особо не упрощая. Иногда косился на меня – понимаю ли. Ха! Я прослушала в исполнении Лешки весь курс пятого года обучения высшего колледжа магов, и прежде того основы предмета, именуемого «Паровые котлы и машины», его дед Корней преподавал Сане, а я сидела рядом, стен-то в нашем закуте не было, только тряпичные перегородки. Меня и укладкой путей не проймешь, нас с Томой инженер Донов пилил своими новыми идеями все лето.

А здесь вполне даже занятные мысли.

– Я читал монографию знаменитого арьянского мага, ректора Дорфуртского университета Иоганна фон Нардлиха, – обстоятельно сообщил Семен. – Он полагает, что управление удачей весьма опасно и считает ее концентрацию сходной с принципом действия парового котла. Если перейти критический предел, желая произвести особенно полезную и значительную работу, взрыв станет неизбежным и нанесет больший вред, чем сама предшествующая работа.

– Так это если в лоб, по-глупому, – хмыкнула я. – Ты хоть раз видел работу мага удачи?

– Нет. Мне думается, роль этой магии преувеличена. И уважение к ней формируется пси-магами, поскольку суеверия сами по себе страшная сила. Мы привыкли причислять к заслуге темных магов удачи каждую свою беду. Мы уже боимся щербатых чашек и трещин в камне.

– Сёма, а ты умеешь не передавать посторонним то, что тебе рассказывают по секрету? Видишь ли, о тебе хорошо отзывался Лешка Бризов, Яша тебя хвалил, вот я и подумала, что могу кое-что пояснить про удачу, если оно дальше этой комнаты не уйдет.

Семен глянул на меня с явным удивлением. Видимо, для провинциального желторотого птенчика по своему виду и даже выговору – а от него за год не избавишься совсем, от северного оканья – я знала слишком много интересных людей.

– Яша – это Яков Ильич?

Я кивнула. Он пожал плечами, немного посидел, переваривая мое панибратство в отношении к личному помощнику Самого, и спокойным тоном, без клятв и патетичного вставания на колени подтвердил, что он не передает третьим лицам услышанное, если это тайна. Яша, кстати, говорил мне точно то же самое. Потапыч хотел узнать, кто рассказал «гнусному проныре» Семену про опалу Мессера, но Сёма так и не выдал свой источник информации. Хотя отказывать в сведениях разгневанному Миху рискуют единицы… Так что я уточнила повторно: излагаю сугубую тайну. И рассказала, как ученик Юнца стрелял в него, как не попал ни разу, целясь в упор, и как я попала пять раз подряд, да еще с закрытыми глазами.

Слушал он профессионально. Не перебивал, не сомневался и не пытался домысливать. Уточнял детали и порой досадливо морщился, оттого что нельзя записать…

– Значит, ты и есть настоящая птица, – сделал он вывод, когда я закончила рассказ. – А ты знаешь, что в черновых заметках Иоганна фон Нардлиха перерождение Вдовы как раз объясняется взрывом перегретого котла удачи?

– Нет. Но идея занятная, она многое объясняет. Лесю – так ее звали прежде, до того как стала Диваной, накачивали силой извне как перегретым паром. Добивались, мне думается, именно контроля над удачей. Я не использую ничего внешнего и за свои дела расплачиваюсь тоже сама. Вот сейчас я никакая не птица, не вижу удачи и не ощущаю, дар иссяк от переутомления.

– Я слышал, что маги, лишившись способностей, сходят с ума. Привыкли ведь щелчком пальцев чудеса совершать, избранными себя осознавать.

– Ну и дураки, как говорит про надутых мой брат Саня. Я без удачи отдыхаю. Знаешь, как трудно жить, постоянно ощущая ее потоки? Каждый раз решать, есть ли право вмешаться, к пользе или вреду приведет изменение. Сёма, а почему тебя мама ко мне отправила?

Он виновато – вот ведь совестливый журналист попался! – вздохнул. Не мама, а Евсей Оттович. Мне, оказывается, разрешили навестить Шарля.

– Пока неизвестно, что ему присудили в наказание?

– Нет. Кажется, все ломают голову, доживет ли он до приговора.

– То-то и оно… Ты машину водишь?

– Немножко.

– Сейчас я тебе тулуп потолще подберу, и поедем за покупками. Кажется, я знаю, как нам спасать Шарля.

– Он тебе жизнь едва не сломал, а ты…

Я умных доводов не слушала. Какой смысл? Придется слишком многое объяснять. Как я ненавидела Шарля целых десять дней, как я его затем презирала еще сутки. Детские глупости! Потом пришел папа, и мы стали разбираться в моем состоянии нормально, по-взрослому. И про Шарля мне объяснили гораздо больше, чем прежде. Рассказывали по очереди Юнц и папа. О том, как из нормальных детей делают джиннов, как вырывают из семьи, вынуждают забыть родных, порой намеренно уродуют, чтобы маска, искусственная внешность, стала навязчивой идеей, чтобы без нее человек себя уже не воспринимал как личность. Добиваются полной преданности ордену, воспитывают презрение к нам, ничтожным червям, лишенным сияния совершенства и магии обаяния.

Джинн – самое одинокое существо во всем мире. Он в своей башне невидимка. Он вне общества. У него нет друзей, родных, семьи, детей. Даже врагов нет! Сегодня он исполняет роль Шарля де Лотьэра, маркиза Сэн-Дюпр, может быть сохраняя хотя бы собственное имя… А завтра ему прикажут лишиться и этого, поменять маску и переехать, например, к англам. Чтобы там играть роль странствующего белокурого викинга Георга фон Гальберта или смуглого аравийского принца Али ибн Манна… Прожив лет сорок под маской, сменив ее много раз, джинны в большинстве своем сходят с ума, утрачивая собственную личность окончательно. Если же их выявляют и ловят, то жестоко казнят. Тайная магия слежки и шпионажа под запретом в большинстве стран. В Арье, насколько мне известно, джиннов сознательно доводят до безумия. Это нетрудно. Лишившись тайны, магии и маски, они чудовищно болезненно воспринимают свое несовершенство. Морщины, хрипоту голоса, сутулость – любую неполноту красоты… Им часто и подробно разъясняют меру уродливости облика, их донимают упреками, окружают зеркалами.