Книга Мессалина - Рафаэлло Джованьоли

- О, ты не знаешь, как я страдаю, оттого, что мы живем порознь. Что у тебя заблудшая голова, но доброе сердце. Что порочный тиран превратил тебя в покорного раба, а ты не можешь покинуть его, как Семирамида оставила раскаленный трон Вавилона! О, если бы ты хоть на один час оказался на моем месте! Ты бы понял мои страдания. Увидел бы, что никакие деньги не стоят одного-единственного часа отцовских тревог! Когда я смотрю на тебя, такого красивого и умного, но занятого разговорами с этим грязным сбродом императорских угодников и думаю, с какими постыдными предложениями они к тебе обращаются, то у меня сердце готово разорваться от боли! О, ты мне не поверишь, пока не испытаешь то же самое! Для этого тебе нужно быть отцом. Одиноким, всеми оставленным в этом мире, не знать никакой радости и счастья, кроме единственного сына, и - какого сына! О поверь, ты вспомнишь мои слова, если когда-нибудь переживешь то, что я переживаю каждый день!

Тут старик запнулся и, положив левую руку на плечо сына, тыльной стороной правой ладони вытер слезы на своих щеках. Луций, бледный и растерянный, жалобно произнес:

- Но… видишь ли, отец мой, ты слишком строг. То есть, я хочу сказать, что ты несправедлив ко мне. Ты подходишь ко мне со своими мерками: они хороши, но это мерки другого времени. Сегодня они только причиняют тебе скорбь и страдания. Такая максималистская непреклонность - поверь мне! - в наши дни может принести одни лишь несчастья и беды.

Однако старый трибун отрицательно покачал головой и, не дав сыну договорить, убежденно воскликнул:

- Нет! Тысячу раз нет! Добродетель никогда не бывает излишней! Она неизменна для всех веков! И даже наоборот: когда наступают такие мрачные и порочные времена, как наши, то она еще больше нужна.

- Хорошо! Хорошо! Не будем продолжать эту тему. Мы уже столько раз все обговаривали, но никогда не приходили к согласию. Зачем возвращаться к старому спору, когда мы только что примирились?

- Примирились? - с горьким удивлением переспросил Кассий Херея. - Как примирились? На чем? К сожалению, Луций, я вижу, что между нами лежит непреодолимая пропасть. И что бесполезно пытаться перейти через нее. Но все-таки я в последний раз хочу попытаться тронуть твое каменное сердце, а потому обращаюсь к тебе с одной единственной просьбой.

- В последний раз? Почему ты так говоришь? - испуганно воскликнул юноша. - Тебе угрожает какая-то опасность?

- Не угрожает, если, конечно, опасностью не считать смерть, последнее убежище для людей, чья жизнь так разбита.

- Смерть? Зачем ты говоришь о смерти?

- Я умру. Скоро. Я это знаю, - печально проговорил старик.

- Но почему? И как? Да что с тобой?

Юноша хотел спросить еще о чем-то, но отец, перебив его, проговорил:

- Не важно, почему, как, или где. Достаточно того, что я пришел сказать тебе об этом… и просить тебя, чтобы ты дал мне сойти в могилу, не расставшись с болью, которая мучает мою душу. Я умоляю об этом - но не ради себя, а ради тебя. Ведь ты не знаешь, как будешь несчастен, когда меня не станет. И если по твоей вине я умру, не избавившись от отчаяния! О, какую же горечь ты тогда ощутишь! Поверь мне, вокруг тебя будет праздник, люди будут смеяться и веселиться, а ты заплачешь от горя и скажешь себе: «Ах, если бы я сделал счастливым этого человека! Если бы я утешил его!» И ты захочешь вернуться назад, чтобы увидеть меня живым, чтобы исправить хоть что-нибудь в твоем прошлом. Но будет поздно. И тогда ты забудешь про радость, разучишься улыбаться. И будешь печален даже в самые светлые твои часы.

- Да ответь мне, наконец, какую тайну ты скрываешь? Почему ты так говоришь? Зачем расстраиваешь меня такими разговорами?

- Не важно. Я сказал то, что хотел сказать, - ответил трибун и после непродолжительной паузы добавил:

- Словом… Я был бы счастливейшим из людей, если бы ты покинул этот двор, оскверненный всеми пороками этого мира. Итак, я спрашиваю: оставишь ли ты гнусного тирана, который, благодаря тебе, бросает тень на седины твоего отца?

Поколебавшись, Луций произнес тихим и нежным голосом:

- Но, учитывая существующее положение вещей, ты слишком преувеличиваешь.

- Ладно. Хватит, - оборвал сына трибун, к которому вернулся его прежний суровый и безразличный тон. - Больше мы не будем говорить на эту тему.

Он медленно прошелся по комнате и, снова приблизившись к юноше, спросил:

- Можешь ты хотя бы не сопровождать тирана и не веселиться с ним в течение тех нескольких дней, что остались до его отъезда в Египет?

- А почему? - вместо ответа настороженно спросил Луций и пристально взглянул на отца.

- Да или нет? Ты можешь доказать мне свою любовь? - нетерпеливо и раздраженно повторил трибун.

- Может быть, какая-то опасность угрожает жизни Гая Цезаря? - с той же настороженностью спросил сын Херея.

- Какая опасность? Что ты? - пожав плечами, произнес старик.

- Конечно! Так оно и есть.

- Тебе так кажется? Ты действительно так думаешь? - спокойно ответил Кассий Херея, бросив на сына презрительный взгляд.

Затем, взяв его за локоть и, подтолкнув в сторону двери, добавил:

- Ну, давай, беги к своему хозяину, донеси на отца.

- О нет, никогда! - отпрянув и закрыв лицо руками, воскликнул Луций.

- Раз ты так боишься за жизнь тирана - хотя я не подозреваю никого, кто мог бы угрожать ей! - то тебе остается только обвинить меня в каких-нибудь коварных замыслах.

- Но ведь ты о чем-то знаешь? - с укоризной произнес юноша.

- А если нет?

- Тогда почему ты не хочешь, чтобы я сопровождал Гая во время зрелищ?

- Почему? Я надеялся, что, не видя тебя у своих ног все эти дни, тиран забудет взять тебя в Египет. Тогда ты остался бы здесь, а я приготовил бы для тебя невесту, которая наверняка пожелала бы выйти за тебя замуж. Если бы, конечно, поговорила со мной. Поэтому я и решил сначала спросить своего сына. Я тебе рассказывал об Атерии Туридиане?

- О моей кузине? О прекрасной Туридиане?

- Да, это твоя кузина, бывшая жена Куспия Педуция… После трех лет брака она осталась вдовой и была бы рада стать невестой.

- Не надо, отец! Прошу тебя! Я чувствую, что не создан для супружеской жизни, хотя мне очень нравится Туридиана.

- Увы! Твой родитель ничего не может добиться от тебя. Увы! Прощай, Луций, и пусть фортуна тебе сопутствует, как я того желаю.

С этими словами Кассий направился к выходу. Лицо его выглядело смущенным и в то же время мрачным. Однако сын преградил ему дорогу и проговорил:

- Нет, отец… постой… не уходи с такими чувствами! Мое сыновнее уважение и прямодушие, свойственное потомку доблестного Кассия Хереи, заставляют меня сказать тебе одну вещь. Слушай. Может быть, я ошибаюсь, но по твоему разговору я понял… точнее, догадался, что над Гаем Цезарем нависла какая-то опасность. Ну, так вот, я уже говорил тебе, что в данный момент Луций Херея не может покинуть своего покровителя, которому грозит беда. Но если я сообщу ему о своих подозрениях, то, зная свирепый нрав прицепса, я уверен, что он заставит меня произнести и твое имя, а тогда ты умрешь, хотя и не скажешь ни одного нового слова. Итак, моя откровенность и твоя гибель не принесут никакой пользы императору. Поэтому я буду молчать. Тем не менее я предупреждаю тебя, что обеспечу Гаю надежную охрану во время предстоящих зрелищ.