Книга Пушки царя Иоганна - Иван Оченков

Бедственное положение пехоты не осталось незамеченным. Со стен можайского кремля ударили пушки, а из русского лагеря к ним на помощь вышли рейтары. Быстро развернувшись, первая шеренга взялась за карабины и, дав залп по ближайшим к ним противникам, бросилась в атаку. Хотя кони русских рейтар и уступали чистокровным скакунам поляков, они были свежими, и в мгновение ока донесли седоков до места битвы. Кроме того, как ни приучал я подчиненных Никиты к сложным перестроениям и слаженной стрельбе из пистолетов, любимым видом боя для них оставалась сабельная рубка. С диким ревом налетели они на панцирную хоругвь и тут же продемонстрировали, что слухи о тотальном превосходстве польской фехтовальной школы сильно преувеличены. Но даже если кто-то из шляхтичей и впрямь оказывался виртуозом, то совладать с выстрелом в упор у него все равно не получалось.

Вырубив панцирников, ратники Вельяминова оказались в тылу крылатых гусар, увлеченно избивающих русскую пехоту. Казалось, что победа уже близка и московиты вот-вот обратятся в бегство, но роли переменились. Теперь рейтары, яростно вклинившись в гусарские ряды, смяли их и заставили отступить, дав краткую передышку погибающим пехотинцам. Правда, шляхтичи и тут не дрогнули: бросив, у кого остались, ставшие бесполезными пики, они взялись за корабелы и чеканы и оказали ожесточенное сопротивление. Клинок против клинка, чекан против шестопера, боевой задор против ярости… закованные в латы всадники, ничем не уступавшие друг другу, рубили, кололи, стреляли из пистолетов и даже их благородные кони, поддавшись всеобщему безумию, кусались и топтали копытами выпавших из седла.

Как оказалось, только что погибавшую русскую пехоту тоже рано было сбрасывать со счетов. Избавившись от верной гибели и переведя дух, солдаты, повинуясь приказам немногих уцелевших начальных людей, сомкнули ряды и медведями поперли на ненавистного противника. Орудуя длинными пиками как рогатинами, они принялись разить своих противников одного за другим. Те же, у кого не было пик, кидались на врага с бердышами и саблями или стреляли из мушкетов. Зажатые между пехотинцами и рейтарами гусары оказались в ловушке. Первыми бросать оружие и сдаваться на милость победителя стали почтовые. Однако их противникам, озверевшим от пролитой крови, было не до милосердия. Бросивших сабли слуг рубили так же, как и продолжавших отчаянно сопротивляться шляхтичей, и лишь немногим удалось спасти свою жизнь бегством.

Однако поляки ввели в бой еще далеко не все силы. Быстро сообразивший, что гусары попали в беду, Казановский двинул в бой еще по две хоругви панцирных и казаков. Судьба сражения опять повисла на тонкой ниточке. Я в этот момент стоял на стене, наблюдая за ходом битвы и время от времени давая указания пушкарям. Впрочем, стрельба их была не слишком результативной, хотя несколько ядер весьма изрядно проредили польские ряды. Сначала я не собирался лезть в драку лично, по крайней мере, не на этом участке. Но болезнь, так некстати сразившая Пожарского, спутала мои планы. В тесноте можайского кремля стояли наготове три сотни поместной конницы, которые должен был повести в сечу прославленный воевода. Вообще, это был его бой, а я, убедившись, что все идет по плану, собирался вернуться в лагерь и руководить сражением оттуда. Но оставшиеся без начальства командиры сотен увлеченно собачились на тему, у кого род древнее и борода гуще. И надо же было князю Дмитрию Михайловичу захворать!

– Эй, служивые, – крикнул я сотникам, спускаясь по лестнице, – есть среди вас такие, что знатнее меня?

– Государь… – пробежал шепот по рядам поместных.

Надо сказать, что сегодня я против обыкновения нарядился не в обычные свои рейтарские латы, а в парадный доспех, подаренный мне после завершения Кальмарской войны датским королем Кристианом. Обильно украшенные золотой насечкой латы прямо говорят, что перед вами не кто попало, а целый герцог. Ну да, корона на шлеме – герцогская, с зубцами и земляничными листьями. Вот не озаботился прежде переделкой, да и как? Королевская теперь вроде не по чину, я же как-никак царь, а каким образом на нее шапку Мономаха пристроить… кстати, о шапке или точнее – венце. Он по идее сейчас у Владислава, вместе с другими регалиями, взятыми для венчания на царство. Я, конечно, наговорил перед боем Модзалевскому всякого вздора, типа нет мне до титулов никакого дела. Оно вроде так, а только пусть царскую регалию вернут. Историческая реликвия как-никак! Но это все дела будущего, а сейчас главное, что в этих доспехах меня хорошо видно, а в тонкостях европейской геральдики мои подданные не слишком-то разбираются.

– Коня мне!

Повинуясь приказу, рынды с податнями тут же подвели мне Алмаза и помогли взобраться в седло. Застоявшийся конь радостно забил копытом и сверкнул огненным глазом в сторону остальных представителей конского племени.

– Вот что, разлюбезные мои подданные. В бой вас поведу я. Бронь мою издалека видно, так что следите. Кто не оплошает – того пожалую, кто отстанет – не взыщите!

Не ожидавшие такого поворота поместные ошеломленно молчат, и только какой-то совсем молодой парень, в немного съехавшем набок шлеме, срываясь на дискант, восторженно орет:

– Веди, царь-батюшка, не оплошаем!

Его порыв тут же поддерживают остальные и дружно кричат не то «ура!», не то «многая лета!». Рынды и податни после последнего моего приключения в редуте стараются не спускать с царя глаз, тут же прыгают в седла и занимают места следом за мной. Снаряжены они как кирасиры, собственно, они и являются первой ротой кирасирского полка. Правда, сейчас со мной всего два десятка человек, но ребята храбрые, хоть и молодые. В крайнем справа узнаю Петьку Пожарского. Надо бы спросить, как отец, но раз его оставил – значит, жив. Велеть вернуться к нему сейчас все равно что нанести кровную обиду.

– Ну и вы не отставайте, – хмыкаю я и сжимаю ногами бока Алмаза.

Петровские ворота открываются с неприятным скрипом, и я, успев подумать, что на смазке воротные экономят, вихрем проношусь мимо них.

Тем временем рейтары и пехотинцы успели покончить с попавшими в западню гусарами и развернулись фронтом против несущихся на них панцирных и казаков. Последние, разумеется, не чета крылатым гусарам, но все равно противники опытные и искушенные в военном деле. Перезаряжать пистолеты и карабины некогда, но Никита успел перестроить своих ратников так, что впереди оказались бывшие до того задними шеренги, не успевшие расстрелять свои заряды. Снова гремят выстрелы, и почувствовавшие вкус победы рейтары бросаются на противника. Сабли со свистом пластают воздух и обрушиваются на врага, высекая искры из доспехов и кромсая незащищенную плоть. Там, где клинки не могут пробить железо лат, вступают в дело чеканы и шестоперы. Пусть их острые грани не всегда могут пробить крепкие кольчуги и кирасы, но под ударами трещат размозженные кости, и враги валятся из седел как подкошенные.

Вылетев из ворот, мы, не тратя времени на перестроение, рассыпаемся в лаву и с ходу врубаемся во вражеский строй. Мой Алмаз рвется вперед, и я перестаю его придерживать, рубя противников шпагой. Похоже, нам попалась казачья хоругвь, в которой мало у кого есть доспехи. Тяжелая кавалерийская шпага легко пронзает беззащитные тела, отрубает конечности и раскалывает черепа. Несколько раз противники кидаются на меня, но бдительные рынды не зевают и тут же приходят на помощь, отбивая их удары. Введя в бой три свежие сотни, я отбиваю очередную польскую атаку и, прорубившись сквозь атакующих, оказываюсь прямо перед Вельяминовым. Прошедший бой нелегко дался моему окольничему. Борода его растрепана, а богатые латы с отметинами вражеских сабель сплошь покрыты пороховой гарью и брызгами крови. В первый момент он вскидывает свой шестопер, но тут же узнав меня, в изумлении останавливается.