Книга Святослав (Железная заря) - Игорь Генералов

Собирались у Переславецских ворот. Никто не шутил, весть уже прочно вошла в сознание. Большинство было из киевских земель, кое-кто был из северов, древлян, уличей и дреговичей. Воеводы проверяли бронь, коней (скакать будут о двуконь), снедь. Святослав отдавал последние распоряжения Ратше о том, чтобы достроить крепость, приглядывать за Глебом и болярами, что, кажется, начали отдаляться от русов. За приходом печенегов чувствовалась рука Византии и, если Калокир ещё не подал весть, то не знал об этом или узнал слишком поздно. Слишком доверились ромеям, но Святославу некогда было подумать, просчитать дальнейшие шкоды Царьграда, а они должны были быть. Некогда Калокир говорил, что Никифор вряд ли даст остаться руссам в Болгарии и его сомнения начали сбываться. Но об этом князь помыслит потом, сейчас он скакал с верной дружиной, пересаживаясь с коня на конь, делая короткие остановки на еду и сон, делая стремительные рискованные переправы через Дунай и Днестр.

У Витичева встретили перевозчиков, которые поведали, что печенеги ушли, оставив разорённые сёла, не взяв Киева. Ратные обступали перевозчиков, тянули за рукава, едва не отрывая, сыпали вопросами:

— Княжево цело?

— А Вялки зорили?

— С Боровиц никого не видал?

Перевозчики мотали головами, рвались из рук кметей, кивали на высившийся на холме и ершившийся рубленными городнями Витичев:

— Вон тамо спросите, их дружина куда-то ходила, а мы что? — на том берегу спасались.

Святослав оглядывал зубчатые стены града воспалёнными от недосыпа в красной паутине глазами. Щурился от казавшегося необычайно ярким солнца. Исчезла злость, утомление последних дней свалилось тяжестью на тело, как у человека, у которого забрали цель, к которой он так яростно стремился. Лениво летала в голове мысль: «Если в Витечеве за стенами отсиделись, то спрошу строго».

Спрашивать не пришлось. Уже внутри крепости немногочисленная сторожа посмотрела на князя безрадостно и угрюмо. В душе шелохнулось недоброе предчувствие, но не остро, а нехотя и лениво. Святослав поднялся по ступеням крыльца приземистого двухъярусного терема, где жил раньше набольший воевода Торгримм Ладожанин со своею большой семьёй, едва коснувшись рукой резных, потемневших от времени, перил.

Терем встретил остывшей без мудрой женской руки пустотой. Гридень, сидевший за столешницей в клети и потягивающий малиновый квас, поприветствовал князя, объяснив:

— Торгримм семью в Киев отправил, не чаял здесь отсидеться...

В изложне, воняющей старыми кровавыми повязками, лежал не сразу узнанный воевода Ратислав. Правая часть лица была срублена, смотрела на вошедших алым куском мяса, молодая знахарка осторожно промывала рану, окуная тряпицу в лохань с бурой водою, даже не повернувшись к гостям. Двое ближних кметей, влезших было за князем в тесный покой, попятились назад в дверь. Ратислав махнул, приветствуя, князю тем, что осталось от правой руки, перерубленной как раз посреди предплечья. Повязка, которой была перемотана культя, была чистой, знахарка успела её сменить. Князь устало опустился на скамью, терпеливо дождался, когда знахарка перевяжет раны, наложит наговоры и уйдёт.

Воевода рассказал о том, что слышал и знал сам: о встрече с разбитыми пограничными отрядами, как встретил Тяпшу, которому посоветовал возвращаться в Киев. О том, как печенеги миновали Витичев, не желая тратить на град ни силы, ни время. О том, как вышел Торгримм, Ратислав со своими дружинами, заперев за собою ворота.

— Баб с детьми мы отправили и защищать нам было нечего, кроме чести. Печенегов было много больше, но мы и сражались больше, чем полчаса. Торгримма убили и меня посекли, но отбили наши. Лучше б не отбивали, — Ратислав посмотрел на культю, сжав губы в суровую тонкую нить.

— Ты, княже, не вини Претича, что мир с печенегами без тебя заключил, — продолжил воевода, когда досказал остальное, — мы то воины, а им каково пришлось в осаде?

В изложню влез Свенельд, разом заполнив собой маленький покой.

— Я воев отпустил, что с мест здешних, — молвил, — нам сил — дружиной ближней дойти, да и то по чести, а люди маются.

У воеводы сын в Киеве. Хоть и муж уже, однако тоже сердце не на месте. Святослав согласно кивнул, бывает, что воеводы первей князя, у которого иные заботы, смекнут, что и как грамотнее распорядить надо. Посмотрел в серое измученное лицо ближнего воеводы, увидев своё отражение, сказал:

— Жив Лют твой. В плену был, забрали.

Свенельд отмолвил:

— Знаю.

— Дружине отдых до завтра. Кому уехать надо — пусть едет. Завтра в Киев и войдём, — сказал князь и отвернулся, уставившись пустым взором в слюдяное оконце, представив уже, как встретят горожане и вятшие опоздавшего к рати князя.

Глава 34

Лес жил своей жизнью, для него не существовало людских бед: ни войн, ни моровых поветрий. Скрытые от глаз, покой его охраняли лесные духи. Лес был милостив к человеку при всём своём величии, он давал людям деревья на строительство, пищу. Не спросив у леса прощения, человек не брался валить дерево, без нужды не убивал лесных жителей. Человек знал, что лес может отомстить: повалить дерево, что в лепёшку раздавит обидчика, натравить могучих хозяев леса — тура или медведя, или отправить лешего, что заведёт, закружит и погубит путника. Лес мог отправить в селенье оборотня, который будет изводить жителей. Хуже всего, когда вместо кормильца, ушедшего на охоту, лес возвращал духа в его обличье. Потому охотник, возвращаясь под крышу собственного дома, очищался огнём или баней и лишь тогда только садился за обеденный стол — святое для дома место.

Степняк боится леса. Это место с чуждыми богами и духами. Печенеги шли вдогон разъезженными дорогами, опасаясь углубляться по незнакомым тропам. Семья Старка укрылась в старом займище, где прятались ещё семь семей с окрестных селений, одна из которых была также из Осинок. Лес оказался к ним благосклонен, вчера мужики свалили сохатого, бабы набрали малины и грибов — сиди хоть до зимы. Односельчанин из семьи Ушана, семнадцатилетний Угар проверил давеча ставленые силки и обрёл трёх зайцев. Двух из них отдал соседям, одного обе семьи сварили в прихваченном Ушаном из дома котле. Поснидали молчком — наговорились за дни сидения — отвалились от котла. Ушан облизав ложку, сыто рыгнул:

— Добре пожрали!

Старк, которого изъело до самых костей беспокойство о старшем сыне и внуке, сорвался:

— Хорошо ему! Жрать да срать горазд!

— Ты чего взъелся? — вступился за сына Ушан, не поняв Старковой туги. — Не по нраву — сам иди в лес да охоться.

Сарк отвернулся. Ушановы-то все были: Ушаниха да два их сына. Дочерей уже давно замуж сбагрили, одну в Древичи, вторую куда-то за Днепр, чуть ли не к восходним кривичам, а старшего сына ещё позапрошлой зимой схоронили: на игрищах, когда бились стена на стену, ему так приложили, что, промучившись ночь, он умер. Зимава успокаивала мужа: схоронились они, не найдут никак, да и не ищут. «Отеня-то не ищет? — спорил в мыслях Старк. — Да он лес лучше собственной избы знает!». Нет, беда стряслась. Он поднялся, стряхнул со штанов налипшие иголки, молвил: