Книга Английские короли - Вадим Эрлихман

Последующие месяцы были целиком заполнены борьбой с Пальмерстоном. После 1848 года прежний порядок в Европе, основанный на «Священном союзе» монархов, рухнул, и никто не знал, что придет ему на смену. Виктория и Альберт не питали особого сочувствия к деспотизму и скорее поддерживали либералов, но родственные связи чуть ли не со всеми царствующими домами вынуждали их проявлять «монархическую солидарность». При этом у них всегда были поводы поспорить с действиями министра иностранных дел. Когда Альберт поддерживал объединение Германии, Пальмерстон собирался закрепить раздел страны путем передачи Дании Шлезвиг-Гольштейна. Когда Пальмерстон, напротив, выступал за объединение Италии, царственная пара обвиняла его в попытках расколоть Австрийскую империю, которой принадлежала значительная часть Италии. Еще в начале 1848 года королева сказала лорду Джону, что не может больше терпеть капризов министра. Ее неприязнь к нему была не только политической, но и личной; в ее чисто женском сознании Пальмерстон ассоциировался с порочным миром ганноверских родственников. При дворе его заслуженно прозвали «Купидоном», и королева безжалостно изгнала одну из своих придворных дам за чересчур близкое знакомство с министром.

В начале 1849 года Пальмерстон финансировал сицилийских заговорщиков, пытавшихся свергнуть короля Неаполя Фердинанда. Виктория была разгневана и в очередной раз пыталась сместить неугодного министра, но он устоял. На следующий год с португальским евреем доном Пасифико, подданным Англии, грубо обошлись в Греции; Пальмерстон потребовал извинений и, не получив их, послал к греческим берегам британскую эскадру. «Легкомыслие этого человека просто невероятно!» — воскликнула королева, но на слушаниях в парламенте Пальмерстон произнес пылкую речь и сразу стал национальным героем. Он напомнил, что вся Европа погружена в пучину гражданских войн и одна Англия пребывает в мире. «Мы показали, что свобода совместима с порядком; что свобода личности неотделима от уважения к законам». Англия, по его мнению, была «страной, где любой человек из любого класса имеет возможность подняться по социальной лестнице — не обманом и несправедливостью, не насилием и беззаконием, но упорным и добросовестным трудом». Обрисовав эту радужную картину, он спросил парламент — разве не правильно, что «как римлянин древних времен защищал себя от бесчестия одной фразой „Я — гражданин Рима“, так и британский подданный, где бы он ни был, знает, что зоркий глаз и сильная рука Англии охраняют его от несправедливости и насилия».

Виктория и Альберт посоветовались с бароном Штокмаром и вместе составили меморандум лорду Расселу. Это была одна из последних попыток пересмотра отношений между английским монархом и его кабинетом. Королева хотела от своего министра иностранных дел одного: «Чтобы он твердо знал, чего он хочет в каждом случае, чтобы и королева знала, на что она дает свою монаршую санкцию, и чтобы эта санкция не была после отменена или изменена министром; такие действия она вправе рассматривать как отсутствие искренности в отношении короны и использовать свое конституционное право путем увольнения этого министра». Пальмерстон отправился к Альберту и мастерски изобразил смирение и раскаяние; однако борьба продолжалась. В 1851 году венгерский патриот Лайош Кошут, боровшийся против Австрии, бежал в Турцию. Австрийцы уже почти добились его выдачи, но тут Пальмерстон вдруг решил спасти Кошута и послал в Босфор свои любимые канонерки. Благодарный Кошут явился в Англию, но королева — опять-таки из «монархической солидарности» — запретила Пальмерстону принимать его. Обиженный министр заявил, что вправе сам решать, кого принимать в собственном доме, но тут премьер возразил, что «в данном случае недопустимо отделять личные интересы от государственных», и Пальмерстону пришлось подчиниться.

Но через несколько недель его загнали в угол, из которого он уже не смог выбраться. В декабре 1851 года принц Луи Наполеон совершил во Франции переворот и вскоре провозгласил себя императором. Пальмерстон, не советуясь ни с кем, послал ему свои поздравления вместе с обещанием поддержки. Его пригласили за объяснением в палату общин, но Рассел, который сам начал бояться непредсказуемого министра, не хотел допускать повторения истории с доном Пасифико и уволил его в отставку. Дизраэли вспоминал, что Пальмерстон сидел, обхватив голову руками, «как лиса в капкане». Однако опытный политикан просто сменил партию, стал ярым вигом и готовился к новому броску во власть.

Главную тяжесть борьбы с министром вынесла на своих плечах Виктория, поскольку Альберт был занят другими делами. Он возглавлял комитет по организации Всемирной выставки, намеченной на следующий год. В громадном стеклянном сооружении, вскоре названном Хрустальным дворцом, должны были быть представлены величайшие чудеса, созданные природой и человеческим трудом. Выставка стала самым ярким проявлением оптимизма XIX века, его наивных представлений о власти человека над природой, об облагораживающей роли воспитания и искусства, о «цивилизаторской миссии» европейцев. Однако у нее нашлись и противники — купол Хрустального дворца сравнивали с Вавилонской башней и предрекали ему ту же участь, а защитники нравственности боялись, что выставка привлечет толпы пьяных и разнузданных хулиганов со всей страны. Даже сам премьер выразил опасения, что стекло дворца может потрескаться от пушечного салюта.

В последний момент появилась новая опасность; лондонские воробьи очень обрадовались появлению Хрустального дворца, и его блестящее стекло скоро оказалось совершенно запятнанным. Как всегда в моменты кризиса, обратились к герцогу Веллингтону, и старый солдат изрек: «Соколы». Действительно, выпущенные в небо над дворцом ловчие соколы сразу распугали пернатых; такова была последняя услуга, оказанная Англии герцогом, который умер в сентябре того же года. Открытие выставки стало настоящим триумфом Альберта. Виктория писала дяде Леопольду: «Жаль, что вы не видели 1 мая 1851 года, величайший день нашей истории, самое прекрасное и впечатляющее зрелище и триумф моего дорогого Альберта. Это был день моего счастья и гордости, и я не могу думать ни о чем другом. Любимое имя Альберта увековечено этим великим событием, и моя милая страна подтверждает, что он этого достоин».

Это были счастливейшие дни в жизни королевы. В семейном гнездышке в Осборне и в новом шотландском имении Балморал, купленном в 1852 году, они с Альбертом могли отдохнуть от дворцовых формальностей. Принц носил шотландскую юбку и сушил носки перед камином; они совершали длительные прогулки по горам, устраивали пикники, пили виски, ездили на чай к местным аристократам. Виктория писала о Балморале: «С каждым годом мое сердце все сильнее привязывается к этому маленькому раю, и сейчас он стал таким же нашим с Альбертом созданием, домом, убежищем, как и Осборн; повсюду заметны следы его прекрасного вкуса и его милых рук».

Впрочем, с ней вряд ли были согласны министры, которым приходилось совершать утомительные визиты в Балморал по шотландскому бездорожью с бумагами, требующими королевской подписи. В 1858 году родился девятый и последний ребенок Виктории — дочь Беатриса, впоследствии принцесса Баттенбергская. «Дети, хоть они часто и вызывают беспокойство и трудности, являются большой радостью и благом и просветляют жизнь», — писала тогда королева. Она твердо решила, что никто из ее детей не вырастет таким, как Георг IV, и принц Уэльский воспитывался по специальному плану, составленному бароном Штокмаром. Однако план не срабатывал — принц учился плохо и неохотно; одних учителей меняли на других, и на время юный Берти стал настоящим полигоном для испытания новых методов образования. Скоро начали распространяться слухи; Гревилль писал: «Постоянная и глубокая антипатия наших монархов к своим наследникам, кажется, так и не преодолена, и королева не очень-то любит своего сына».