Книга Епистинья Степанова - Виктор Конов

— Ой, я так плохо говорю, по-деревенски. Вы запишете та будете смеяться.

Как ни убеждали ее, не согласилась. Пришлось магнитофон прятать под стол, а микрофон маскировать бумагами.

Не «деревенского» своего языка смущалась Епистинья, а того, что самое горькое, долю свою, крест свой, надо выставлять напоказ, поневоле жаловаться всем людям и перекладывать на них свою ношу. Надо было бы говорить всем вслух, что ее сыны погибли. Нарушалась бы тогда, путалась ее сосредоточенная молитва, зов ее к сынам — возвращайтесь, я жду вас!.. Да и не высказать ей никакими словами свою любовь к сыночкам, великую свою беду. Не может передать она и грустного удивления своей судьбой, начиная от грубых крестьянских простынок, в которых привезли ее крестить в церковь, и до сегодняшнего дня… А люди потом что будут говорить? Судить-пересуживать? Нет, не надо.

С москвичами договорились все же так: сниматься, изображать чего-то, складно ругать войну и рассказывать о беде своей она не будет, но не возражает, если они будут снимать ее в жизни. Как уж они это будут делать — им видней.

Вот и придумали авторы фильма Борис Карпов и Павел Русанов поездку Епистиньи на могилу Саши на Украину, ведь Саша — Герой Советского Союза, и поездку на хутор.

В начале мая поехали на Украину — в село Бобрицы на берегу Днепра, где похоронен Саша. Хорошей выдалась поездка.

Весна, цвела сирень, блестел, искрился под солнцем широкий Днепр. Утром с воды дул холодный ветер, а затем стало тепло, даже жарко.

Место боя и гибели Саши у села Селище, само село и «Тальбергова дача» были затоплены при возведении Каневской ГЭС. Павших солдат, а их на плацдарме погибло две тысячи, перезахоронили повыше. За братскими могилами ухаживают ребята Бобрицкой школы.

К месту захоронения на крутом берегу Днепра собралось много народу: женщины в белых платочках, еще свежо помнившие бои, войну, мужчины с орденами, ребятишки. Звучала родная украинская речь. Вот и могилка Саши за железной оградой, поросший травой бугорок… Саша, Саша. Вот куда тебя занесло, вот где улегся ты навеки, младшенький мой!

Любительские фотоснимки передают всю трагическую простоту происходившего в тот майский день. Металлическая оградка вокруг братской могилы, где стоит на пьедестале белый солдат с автоматом. У оградки множество деревенского народа: бабы, мужики, ребятишки. На бугорке могилки лежат пирожки, крашеные яйца, конфеты, стоят бутылки с вином. И перед могилкой, стоя на коленях, глубоко склонилась, опираясь на руки, Епистинья в стареньком легком пальто, так как дуло с Днепра. «Сынок, Сашенька, дети мои, сыночки мои! Илюша, Вася, Коля, Федя, Павлуша, Филя, Ваня, Верочка, Саша-старшенький! Неужели вас нет больше, а я еще жива? Неужели было у меня такое счастье, когда вы все были живы и жив был ваш батько?.. Почему так случилось? Сколько еще нести мне мое горе?.. Чем провинилась я перед Господом? Почему выпало мне такое?..»

Фильм вышел, короткий и сильный. Одно лишь прикосновение к великому горю Епистиньи переворачивало души. На Пятом международном кинофестивале в Москве в 1967 году фильм получил серебряный приз, а на Восьмом международном фестивале телевизионных фильмов в Монте-Карло в 1968 году фильм завоевал первое место — «Золотую нимфу».

К сожалению, после того как фильм был готов, все не вошедшие в фильм записи голоса и изображения Епистиньи были уничтожены. А фильм небольшой, и вошло немного. Голос ее, лицо ее, вся она в этом фильме — поразительны.

Снова одна

Трогательный, сильный фильм сделал Епистинью знаменитой: нам, к сожалению, и сейчас еще нужно, чтоб кто-то со стороны, желательно из-за границы, указал — смотрите, как это сильно, как это прекрасно.

Зачастили гости: приходили военные, в том числе генералы, приходили писатели, неизменные корреспонденты, много других гостей. Епистинья со всеми держалась ровно, приветливо, с достоинством, как будто всю жизнь принимала в гостях генералов и писателей. В старости она оставалась такой же красивой, а страдания добавили еще больше благородства чертам лица, движениям, жестам. Рядом с нею всем хотелось быть лучше, добрей, даже красивей и элегантней.

Один из гостей сказал, что к Епистинье хотелось обратиться: «Ваша светлость…»

Гости удивлялись, что знаменитая мать живет на кухне.

Начались хлопоты об улучшении ее житья. Городские власти Ростова выделили наконец Епистинье однокомнатную квартиру в другом районе города, хотя лучше было бы ей жить в более просторной квартире вместе с дочерью, зятем, внуками. О соображениях, по которым старенькой Епистинье дали все-таки однокомнатную квартиру, не хочется говорить.

Епистинья не стала возражать против переезда: у Вари подросли Володя и Зина, не сегодня завтра обзаведутся семьями. А она со своим горем все-таки не располагает к веселью и счастью. Да и ей часто хочется побыть одной… На хутор путь теперь заказан: хата продана, имущество раздарено, не то здоровье, что прежде.

Какое счастье бы — на старости лет жить с Филей, или Колей, или Сашей-Мизинчиком в хате на хуторе, нянчить внуков, варить борщи в кабыце, возиться на огороде. Но Бог не дал ей такого счастья.

В однокомнатную квартиру Епистинья переехала жить не одна. Когда ездили на могилку к Саше на Украину, познакомились Епистинья и Валентина с семьей Крамаренко в селе Бобрицы, у них ночевали. Дочка Крамаренко, Катя, вскоре приехала в Ростов, поступила в институт. Катя и стала жить вместе с Епистиньей.

Над кроватью Епистинья повесила фотографии. Откроешь глаза утром, и вот они, сыночки, смотрят на тебя. Только молчат. Но это кажется, что молчат. Епистинья всегда с ними разговаривала, жаловалась им, винилась перед ними, звала. Только молча. Разговаривала и со всеми вместе, и с каждым отдельно.

И все-таки стало еще более одиноко. Катя училась вечером, а днем работала в столовой, целый день ее не было. Епистинье хотелось поговорить с живым человеком, услышать живой голос, о ком-то позаботиться. Заезжали в гости внуки, дочь, но не так часто, как хотелось.

Нет, и в отдельной квартире было плохо. Епистинья понимала, что плохо ей будет везде. Бывает, разболится голова или заболит ушибленная или обожженная нога, рука, как ни укладывай, как ни держи — болит. Невозможно и ей как-то так «уложить» свою душу, чтоб она не болела. Вылечить ее могут сыны, если вернутся, если придут все до одного.

В переднем углу Епистинья повесила маленькую икону. Перед нею она, как и раньше, вела долгие безмолвные разговоры, неустанно умоляла, спрашивала, недоумевала, каялась… «В чем моя вина? Что же я такого сделала, почему такое жестокое наказание? Ведь я даже не оговорила никого! Какой грех на моей душе?..» Ответ был тот же: «Так надо. Терпи, жди и надейся».

А надежды истаивали с годами. Кругом все говорили, писали, подтверждали: «Погибли, погибли».

Епистинья все чаще стала побаливать. Около года пожила она в отдельной квартире, и осенью 1968 года заболела сильно, не могла ходить, паралич.

Пришлось переезжать обратно к Варе.