Книга Судьба ополченца - Николай Обрыньба

Наше счастье! В эти минуты темнота и тишина полная. Мы выезжаем из поселка, никого не встретив.

Начинается поле. Опять нас скрывают только ночь и редкие кусты у дороги, но казармы Боровки остаются позади, и с нас спадает тяжесть ожидания чего-то страшного и безвыходного. Игнат все не садится, ведет лошадь, чтобы сохранить ее силы, и выбирает дорогу. Спустились в ложбину, и он остановился, надо дать передохнуть коню и проверить веревки на поклаже. Опять все сжимается внутри — предстоит пересечь большак; дорога сильно патрулируется, это бойкая магистраль, соединяющая гарнизон в Боровке с городом, я много раз пересекал эту дорогу с Хотько, но всегда сердце замирало — ты готовился к внезапной встрече с противником.

Не доезжая большака, Хотько обогнал арбу и остановил саночки. Весь наш обоз замирает, вслушиваясь… Пора! Первыми с Хотько проскакиваем опасное место, оставляем коня в кустах и быстро возвращаемся к дороге. Опять мы стоим и слушаем. Шуршит поземка снежной крупой… Скрипнет снег под сапогом… Тихо… Павел поднял руку с автоматом. Темное пятно за дорогой заколыхалось, сдвинулось и медленно поплыло к нам. Высокий, тяжелый воз, поскрипывая и переваливаясь, выкатывает на большак, на секунду останавливается, перегородив собой все полотно дороги, но Игнат идет рядом с конем и понукает, и вся процессия тягостно медленно начинает спускаться на другую сторону, мы с Хотько стоим на дороге и ждем, держа оружие наготове. И когда все сливается с мраком и уже совсем ничего не видно, вешаем автоматы на шею и бежим к своим саночкам. Опять нас судьба провела по самому лезвию и не дала оступиться.

Но успокаиваемся мы, только въехав в лес за Воронью, и Игнат наконец садится в арбу. Проселки здесь накатанные, село большое, но быстро все равно не поедешь, не гнать же корову рысью. Мы ехали всю ночь и к утру, еще по темноте, приехали в Антуново.

* * *

Как только мы с Хотько вернулись из Боровки после встречи с комбатом власовцев, в кузнице закипела лихорадочная работа над необычной осью. Выковали огромную ось для орудия, укрепили мощным деревянным брусом и надели на нее задние (большие) колеса телеги, усилив ободья и шины. Получился сильный передок, к нему тросом прикрутят станины орудия, и поедет оно на своих и наших колесах. Все надо делать будет в считаные минуты, поэтому готовились к взятию орудия тщательно. Подобрали шестерку сильных лошадей; долго подгоняли упряжь и седла для ездовых. Придумали, как замотать копыта коням, для чего шорники сделали специальные «башмаки», чтобы не слышно было топота и легко было сбросить их, когда придется уходить с орудием от преследования. Придумали, как завязать храпы, чтобы не ржали лошади. И вот, собрав все снаряжение, Митя Короленко со взводом своего отряда и мы с Хотько как проводники отправились за орудием.

Опять мы с Павлом едем в саночках на своем сером коне, который стал для нас уже и домом, и другом, столько мы пережили вместе с ним. День стоял чуть пасмурный, в серебристом инее тонул лес, снег лег, прикрыв комья земли. Мороз спал, но речки, через которые предстоит пройти коням с орудием, скованы крепко. Так мы добираемся до Острова, где все располагаются на дневку, а мы с Хотько, оставив отряд, опять уходим вперед, в разведку и к своим осведомителям.

К Ворони подъезжали открытым полем, явилась мысль: а если засада за крайней хатой? — надо разобраться, что делать будем. Говорю Хотько:

— Я буду сидеть на краешке и сразу соскочу, начну отстреливаться, а ты развернешь коня; я догоню, и дадим деру.

Правая нога у меня болтается, спущенная с саней, чтобы ловчее спрыгнуть, мы на рысях входим в деревню, и в этот момент скрытый под холмиком снега камень ударяет меня в подъем ноги. Адская боль! — и чувствую, как деревенеет нога, Павел меня успокаивает:

— Все сейчас поправим, деточка, поедем к фельдшерице.

Заскочили. Она, на счастье, была дома. Посмотрели, а сапог уже снять нельзя. Ловко Павел подпорол сзади голенище, и сняли сапог, нога раздулась, стала синей и округлой. Фельдшерица сказала, что это, наверно, растяжение, а может, и разрыв связок, видно, удар был очень сильный; сделать быстро тут ничего нельзя, лечение одно — надо лежать, ходить совсем нельзя.

Это было ужасно! Ожидание, что мы возьмем орудие, необходимость провести на место Короленко с его взводом — и вдруг подвести всех и себя своей неосторожностью! И что я скажу Мите? Что у меня нога болит?!

Хотько видел мои мучения и разделял их, так как мы оба получались несостоятельными трепачами, но он никогда не унывал и тут сразу предложил:

— Потерпи, Коленька, есть у меня один человек, поедем к нему, выпьешь стакан — не то что больную, обей забудешь.

Хозяин, узнав Павла, открыл ворота и повел нас в хату. Опять Павел обращается на «вы», не знаю почему, но, когда речь заходит об угощении, он всегда на строгий тон переходит:

— Вот, Иван Макарович, у нас несчастье случилось. Со мной художник с Москвы, едет эти края зарисовывать. Если поправите, то он и вас срисует.

Меня, как ни больно было, все-таки смех разобрал. Хозяин не стал ожидать окончания этой речи и сразу сказал:

— Ну как же, Павло Васильевич, как раз вчера получили. Первосортный продукт — горить!

Полез в деревянный посудный шкафчик, достал красноармейскую флягу и на слова Павла, который с деловым видом спросил: «А сколько потребуется при разрыве связок на ноге, чтобы боли утихли?» — ответил:

— Уж это, будьте покойны, втышится. Стакан — и все. Расспросили, были ли немцы в Ворони, не готовят ли

чего полицаи, и собрались уходить. Хозяин вдруг предложил:

— Вы оставьте сапог, я зашью. А вот вам мои валеночки, вам мягчее, свободней в них будет.

Хотя голова у меня кружилась и все вокруг шаталось из стороны в сторону, но на ногу наступить было нельзя, до санок дошел с трудом, опираясь на Павла. Сели и поехали к Надежде Алексеевне, у нее Павел разведданные брал.

Возле крылечка он соскочил:

— Я мигом!

Действительно, через минуту выбежал, и мы тронулись на Остров.

— Вот что, Колечка, Надя сказала, чтоб поскорей приезжали, есть важные сведения, а поговорить не смогли, хозяйка помешала.

Я стал просить Хотько не говорить Короленко о том, что случилось, а я из санок вылезать не буду. На все уговоры переждать в Острове, пока они вернутся, я не обращал внимания, знал одно: я должен ехать! «Лекарство» было такое сильное, что голова не хотела соображать, имею ли я право с больной ногой ехать, быть обузой отряду; а мысль, что я должен, сидела в мозгу, как будто кол, вбитый в плотную землю, и я был не в силах ни выдернуть, ни расшатать его.

* * *

Выехали с Короленко из Острова после четырех. Опять мы ехали впереди, Павел правил. Я проверил гранату на поясе и решил, что, в случае чего, всегда смогу ее употребить. Сумерки быстро спускались на землю, мягкой мглой наползали на белое поле, и когда мы въехали в лес, он был уже заполнен мраком. Ехали осторожно; помню, что останавливались, это надевали «башмаки» коням, обвязывали шины — готовились. Я чувствовал, что промерз, ногу саднило так, что временами я переставал видеть вокруг; появилась мысль, что в моем состоянии если в бою вывалюсь из санок, то останусь беспомощным, а уползти, далеко не уползешь. Но смелости признаться Короленко, что я в таком положении, у меня не было. Павел утешал: может, обойдется без боя, а он, пока жив, меня не бросит. Едем, санки переваливаются на кочках, продираемся сквозь кустарник, ветки цепляются; удивительно, раньше — сколько раз были здесь с Хотько — не замечал, какие неудобные это места для езды.