Книга Княгиня Ольга - Алексей Карпов

Этот успех, слишком стремительный и безоговорочный, напугал византийцев. Обеспокоенный Никифор вступил в переговоры уже с болгарами и заключил с ними мир. Мир этот был направлен против чересчур удачливого русского князя.

Война с Византией становилась неизбежной. Тем более что передавать Болгарскую землю грекам, как того требовал император Никифор, Святослав не собирался. Удивительно, но в этом его поддержал патрикий Калокир, который сопровождал князя в болгарском походе. По сведениям византийских хронистов, Калокир уже тогда намеревался сам занять византийский престол. Это кажется вполне вероятным: разве несколькими годами раньше Никифор Фока не провозгласил себя императором, опираясь на войско? Так почему было и Калокиру не повторить его опыт? К тому времени былая популярность Никифора сошла на нет, особенно в Константинополе, и этого не могли не видеть его вчерашние сподвижники. Пройдет всего полтора года, и в декабре 969-го Никифор будет убит в собственном дворце, а его место займет другой прославленный полководец, бывший соратник Никифора армянин Иоанн Цимисхий — тот самый, с которым и предстоит вступить в войну Святославу. Правда, Калокиру было далеко до Цимисхия: он не обладал ни его опытом, ни его авторитетом в армии, не было за его плечами и громких побед над врагами Империи. Но что делать? Жажда власти ослепляла и не таких людей, как сын херсонского протевона… Но если Калокир действительно вознамерился захватить византийский престол, то он нуждался в силе, на которую можно было бы опереться, — а такой силой для него могли стать только руссы Святослава. И потому Калокир всячески разжигал честолюбие русского князя.

Но Святослав не уступал честолюбием ни Калокиру, ни самому василевсу ромеев. В своих мечтах он видел себя хозяином не только Болгарии, но всех европейских владений Византии. Позднее, в ходе переговоров с императором Иоанном Цимисхием, Святослав потребует от ромеев покинуть Европу, на которую те, по его словам, не имеют права, и будет угрожать походом на Царьград. И он действительно начнет войну с Цимисхием, и действительно едва не дойдет до ворот Царствующего града.

Переяславец стал при Святославе столицей не одной только Болгарии, но всей его державы. «Хочу жить в Переяславце на Дунае, ибо там середина земли моей», — так чуть позже объявит он матери и киевским боярам. А затем развернет перед ними грандиозную картину своей будущей империи, в которой Киеву и в самом деле отводилась роль одной из окраин: «…Тут (на Дунае. — А.К.) все блага сходятся: от грек злато и паволоки, вина и овощи различные; от чехов же и венгров серебро и кони; из Руси же скора (меха. — А.К.) и воск, мед и челядь (рабы. — А.К.)».

Так волею Святослава Киев превратился из столицы державы Рюриковичей в подлинное захолустье. Те самые «меха и воск, мед и челядь», которые прежде в качестве дани стекались сюда из подвластных киевским князьям земель, теперь устремились в ином направлении — из Руси на Дунай, в столицу новой империи Святослава. Не в силах хоть как-то повлиять на сына, Ольга вынуждена была смириться и с грустью наблюдала за тем, как рушатся почти все ее начинания. Долгий и казалось бы прочный мир, в котором пребывала Русь, сменился войной сразу со всеми — с хазарами и буртасами, ясами и касогами, болгарами и греками, а затем и печенегами.

События последних полутора лет в жизни Ольги — 968-го и первой половины 969-го — во многом кажутся необъяснимыми. Разгром Хазарии, а затем и Дунайской Болгарии изменил карту Восточной Европы, привел к невероятному смешению племен и народов. На короткий миг на границах Руси словно бы повторилась картина всеобщего переселения народов, только в меньших масштабах. Византийские, русские и арабские писатели этого времени застают руссов и их соседей совсем не там, где им надлежало быть. Святослав действительно увел на Дунай «все молодое поколение» руссов. Вместе с мужчинами сюда же ушла и часть женщин: по свидетельству византийских источников, они, переодетые в мужское платье, даже участвовали в сражениях наравне со своими мужьями. А значит, руссы и в самом деле намеревались надолго, а может быть и навсегда, обосноваться здесь. Причем речь шла о наиболее деятельной части населения. Но в то же самое время, в том же 968/69 году, какие-то неведомые руссы обрушились совсем на другие земли, лежащие по другую сторону от Руси, — на Волжскую Болгарию, землю буртасов, Итиль и остатки кавказских владений Хазарского каганата! Русь словно бы разверзлась, раскололась, выбросив из своих пределов десятки тысяч вооруженных людей, сеющих смерть и разрушение почти одновременно и к югу, и к юго-западу, и к востоку от своих границ. Но кто же тогда остался в самом Киеве? Какими силами располагала сама Русь? А ведь враги у нее имелись, и очень грозные. Так уж случилось, что русские рати громили в те годы совсем не тех, кто в действительности угрожал их землям. И если византийские и арабские авторы упоминают руссов на Дунае и Волге, то русские летописцы под тем же 968/69 годом застают на Руси бесчисленные орды печенегов, вознамерившихся захватить Киев, — тех самых печенегов, которых примерно в это же время византийцы считали союзниками Святослава! Картина едва ли не апокалиптическая. Она была бы невозможна в годы правления Ольги, которой и в самом деле так не хватало ратных подвигов и воинской славы. Но может быть, именно поэтому Русь избежала при ней тех потрясений, которые пришлись на княжение ее овеянного воинской славой сына?!

* * *

О нашествии печенегов на Киев — последнем значимом событии в жизни княгини Ольги — «Повесть временных лет» сообщает под 6476 (968/69) годом. Но если приноравливаться к хронологии болгарских войн Святослава, как они описаны византийскими авторами, то речь должна идти о несколько более позднем времени — весне или начале лета следующего, 969 года[206].

Несомненно, перед уходом на Дунай Святослав заключил с печенегами мир, но это был мир, во-первых, не со всеми печенегами (что было попросту невозможно), а во-вторых, мир не слишком прочный, ибо к прочному миру печенеги вообще не имели склонности, легко нарушая любое соглашение, если пожива казалась слишком доступной. Своей неукротимой жестокостью и стремительностью они внушили ужас всем, кто сталкивался с ними. Нападая внезапно, они огнем и мечом проходили по городам и селениям, убивая тех, кто противился им, и уводя в плен тех, кто сопротивляться уже не мог, — мужчин и женщин, девушек, юношей, детей. Сами же они были неуловимы для противника, ибо постоянно меняли свои кочевья и не имели крепостей, которые можно было бы осадить или захватить. «Наиболее жестокими из всех язычников», «народом с кровожадными глазами», «наихудшим и жесточайшим» из всех, живущих на земле, называл их немецкий епископ-миссионер Бруно Кверфуртский, побывавший в их землях в самом начале XI столетия. «Многочисленное кочевое племя, которое пожирает вшей, возит с собою жилища и большую часть жизни проводит в повозках», — так с отвращением описывал печенегов византиец Лев Диакон.