Книга Миллион Первый - Алла Дудаева

На следующий день я отвечала на вопросы журналистов. Помню, что, говоря о русско-чеченской войне, я вспомнила слова Джохара, которые услышала когда-то: «Даже маленький котенок, когда его загоняют в угол, начинает царапаться и кусаться, а вы хотите, чтобы мы умирали, не защищаясь». Я официально, как свидетель, констатировала факт гибели Президента, без единой слезы, вспомнив просьбу Амхада, старую Лейлу и сотни, тысячи таких же, как она, слабых и больных стариков и женщин в Чечне. Мои слезы убили бы их последнюю надежду. Пусть они думают, что он жив… И пусть боятся те, кто с жадностью ловят каждое слово о смерти Джохара. Потому что он жив, пока живы мы, все те, кто любит его, те, которых он научил, не боясь смерти, бесстрашно любить свою свободу. Потому что смерти нет и быть не может, пока существует любовь! С каменно-холодными лицами слушали меня иностранные журналисты… Какое им было дело до нашего горя? Плакала только сидящая внизу на полу, прямо возле меня, Хазман. Наша скромная, как птичка, незаметная чеченская девушка — журналист, храбро прошедшая сквозь огонь и пепел Самашек и Первомайска. Вот она меня понимала…

А потом я прочитала свое стихотворение, которое так и не успела прочитать, когда ездила вместе с Джохаром.

Все — лепестки цветущих яблонь, Несущих миру солнца цвет, Прозрачный воздух утром ранним, Нам открывают свой секрет. Все говорит нам — мы прекрасны, Существовали мы всегда, На свете издавна известно, Что торжествует доброта. Сомненья тенью отступают, Как страхи детские порой, День побеждает час ночной, И ослепительной росой Туман в лучах зари сверкает! Но доброта не побеждает. Убийствам, войнам нет конца. Путь на Голгофу освещают Мундиры в масках без лица. И неизвестно, чей приказ: «Убить!» — звучит на этот раз. Вновь кровь и грязь, ложь без конца, Подлец рождает подлеца, И вас уже не пустят в рай — Опять в общественный сарай И пайку, изгородь скоту. А чем не скот, коль на войну Бредете, словно на убой, С опущенною головой! И заметает яблонь цвет Последний и кровавый след…

Я выразила в этом стихотворении все свое презрение к тем, кто убивал нас танками, ракетами, самолетами — всем огромным проржавевшим железным арсеналом оружия, накопленным Россией за 73 года Советской власти, к тем, кто никак не мог понять в своей тупой, звериной жестокости, что чеченский народ уничтожить невозможно! Для этого нужно перебить всех нас вместе с грудными детьми.

После пресс-конференции Мавлен Саламов, помощник Джохара, растроганно обнял меня, а Висхан, садясь за руль уазика, чтобы отвезти обратно в Гехи-Чу, сказал: «Красавчик — Алла!» Это было высшей похвалой. Так они называли раньше только Джохара, когда он, сидя за столом в своем кабинете и продолжая как ни в чем не бывало работать, с убийственной иронией смеялся над ошеломленными корреспондентами, пригибающимися при близких разрывах авиационных бомб.

Висхан и Муса воспрянули духом, на следующий день нам нужно было снова ехать на пресс-конференцию. Ночью, ложась в большую, пустую и холодную постель, я опять пригорюнилась и собралась заплакать, как вдруг рядом, под моим окном, запела цикада. Я очень любила их слушать в нашем саду, поливая бархатистые кусты помидоров, нежно светящиеся в электрическом свете, падающем из раскрытых окон дома. Полчаса заливалась трелями цикада до тех пор, пока на сердце у меня не стало тепло. Я совершенно успокоилась и, кажется, даже начала осознавать всеобщий закон любви. Нас любят те, кого любим мы, и в самую трудную минуту они приходят на помощь. Иначе почему моя любимая цикада запела именно 24 апреля, хотя для цикад еще совсем не время, на Кавказе они появляются в июне.

Под утро, на одну только минуту, во сне я увидела Джохара. Он был очень высоко в небе, я ощущала расстояние в семь небес, и в то же время видела его совершенно отчетливо. Джохар шел вместе со стариками с длинными белыми бородами (я сразу догадалась, что это святые чеченские «ольяи») впереди огромного войска в белых одеждах. Я спросила его, о чем молила Всевышнего вся Чечня: «Когда будет наша победа?» Он ответил, что победа сначала свершается на небесах и только потом опускается на землю. «Но ваши молитвы разрозненны и до неба не доходят, нужно молиться вместе, рядом поставить воду, а потом пить ее после молитвы. Тогда ваши силы удесятерятся, вы перестанете болеть, станете одним целым — настоящими братьями — и будете непобедимы». Утром я рассказала об этом сне Амхаду, чтобы он передал всем командирам слова Джохара.

Меня попросили повторить то, что я говорила на первой пресс-конференции, приехавшие издалека журналисты. Потом я отвечала на их вопросы.

Американцы спросили, что я могу передать Президенту США Биллу Клинтону. Я вспомнила его визит в Москву в мае 1995 года, когда он заявил, что наша война ему напоминает американскую войну между Югом и Севером. Я упрекнула его в том, что он ориентируется только по частям света «север-юг», но не учитывает размеры территорий и количество населения, умирающего на этой войне. Наша война может быть сравнима скорее с вьетнамской, которая послужила уроком всему миру, но не России. Потом я вспомнила о моей книге, переданной Хиллари Клинтон, жене Президента, через ее секретаря, когда они проезжали через Киев. На книге я написала: «Сейчас, когда чеченскую землю заливают реки крови, а мужчины готовы умереть, сражаясь, может быть, женщины помогут восстановить справедливость и мир…»

Надпись было сделана на английском, Хиллари не могла ее не прочитать… Я обвинила Хиллари Клинтон в христианском немилосердии…

Журналисты спросили, есть ли еще свидетели, которые могли бы подтвердить гибель Первого президента. За моей спиной, всем своим существом переживая мои слова, стоял Муса Идигов. «Вот, — я показала на Мусу. — На его коленях Джохар произнес свои последние слова: «Доведите дело до конца…»» Все камеры обратились на Мусу, к нему подскочили журналисты. В слепящем потоке света сверкнули слезы на его огромных черных глазах. «Убери!» — Муса закрыл лицо рукавом. Мое сердце сжалось: «Уберите камеру, господа! У нас не принято снимать плачущего мужчину».

В республике шел тезет, в разоренных селах и сожженных городах, под бомбами и артиллерийским обстрелом собирались люди и провожали первого Президента непокорной Ичкерии. Двери всех домов были открыты настежь, республика как будто потеряла своего отца. О нем сожалели все, даже те, обманутые, которые не понимали его раньше, а теперь гибли вместе с нами. Война не щадила никого… Но я видела по ночам Джохара живым, а другие не видели. Их горе и печаль были неутешными, как я ни старалась облегчить их страдания, несколько человек умерли, сердца не выдерживали траурную весть. Один из молодых ополченцев в Гехи-Чу собрал в своем доме ковры, в центре комнаты сложил все вещи и поджег — от горя он сошел с ума. Сразу четыре села были сданы на нашем Юго-Западном, фронте, те села, которые мы удерживали почти год, за каждую пядь земли было пролито столько крови! Пользуясь всеобщей растерянностью, российская армия наступала, нас прижали к горам. Ракеты теперь били сразу, как только кто-то начинал пользоваться спутниковым телефоном, видимо, хорошо пристрелялись. Россия бомбила и разрушала чеченские села, невзирая на перемирие. и Было сделано заявление, что мирные переговоры вести теперь не с кем: Президент погиб, вместо регулярной армии остались разрозненные бандформирования в горах. Дока Завгаев настаивал, что переговоры надо вести только с законной властью, во главе которой стоит он… Дока.