Книга Посол Третьего рейха. Воспоминания немецкого дипломата. 1932-1945 - Эрнст фон Вайцзеккер
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
С июня 1943 года по июнь 1944-го я не смог ничего достичь в Риме в области общей политики. Но мы, как члены посольства в Ватикане, в некотором роде достойны похвалы за то, что нам удалось уберечь Вечный город и церковь.
После того как союзники в начале июня 1944 года вошли в Рим, служебный персонал нашего посольства был переведен за экстерриториальные границы виллы Бонапарте, которую мы теперь не могли покинуть. Там мы ждали несколько недель, пока союзники не обратились к нам с просьбой переместиться в Ватикан, поскольку только дипломаты союзных стран могли занимать городские апартаменты. Поэтому нам пришлось уменьшить наш штат наполовину.
Мне предстояло выполнить болезненную операцию. Одного из моих сотрудников, советника, навязанного мне Риббентропом, не хотели видеть в Ватикане. Он прибыл из партийной канцелярии Бормана, врага церкви номер один. Проблему за меня решили американцы, в первый же день оккупации арестовавшие этого человека прямо дома и отправившие его обратно в Германию для обмена. Вначале Риббентроп возмутился, что я избавился от приставленного им соглядатая, но вскоре успокоился. Арестованный таким же образом 5 июня на улице итальянцами фон Кессель, прозванный «немцем», возможно из-за своего могучего телосложения, к счастью, через шесть недель смог вернуться к нам, когда мы перемещались в Ватикан.
Примерно в то же время в газете Il Tempo, а также в американском журнальном агентстве появились материалы, в которых обсуждалась моя личность. Там говорилось, что я отмежевался от нацистского правительства, что не было правдой, ибо такой шаг не входил в мои намерения. На примере моего венгерского коллеги барона Апора можно было легко увидеть, что происходило с дипломатом оси, отрекавшимся от своего правительства: второстепенная новость, толерантное обращение со стороны союзников, но с политической точки зрения никакого результата. Я приехал в Рим вовсе не для того, чтобы обелить свою репутацию и полагаться на милосердие союзников. С 1933 года я не однажды ставил вопрос о своей отставке и теперь хотел установить связи и сделать все для свержения Гитлера, которое должно было состояться на родине. 20 июля 1944 года, когда мы впервые прогуливались по ватиканским садам, поступили волнующие новости о провале попытки убить Гитлера.
После этого покушения я не встречал никого, кто (официально или неофициально) выразил бы сожаление по поводу того, что такая попытка имела место, или сожалел, что она провалилась. Сами мы сильно беспокоились о судьбе тех, кто оказался замешанным в заговоре. Они не представляли собой однородное объединение, не отличались дисциплинированностью, не были настолько малочисленными, чтобы удалось соблюсти конспирацию. Макиавелли писал, что конспирация невозможна, если задействовано более трех или четырех участников, в противном случае предприятие обречено на неудачу.
Я много раз задавался вопросом, как эта группа могла попасть в руки гестапо. Эта организация не обладала той проницательностью, как думают многие. А вот Риббентроп обладал настоящим нюхом на заговоры. В моем присутствии он неоднократно высказывал свои подозрения как по поводу абвера, так и по адресу некоторых генералов и сотрудников нашего ведомства, например Кордта, Кесселя, Эцдорфа. Он говорил и о моих тесных связях с этими людьми.
Теперь, после 20 июля 1944 года, члены внутренней оппозиции находились в страшной опасности. Многие из наших друзей подверглись поношению и были убиты. Среди них оказались Канарис, Хассель, Тротт, Хефтен, Брюкмайер, Кип, Остер, Штюльпнагель, Попиц, Хаусхофер (сын) и многие другие. Только значительно позже мы узнали, что их подвергали многомесячным пыткам (часто заканчивавшимся смертью), выдержать которые могли лишь немногие. Одной из жертв стал однополчанин и близкий друг нашего сына Рихарда. Шлабрендорф и Буше остались в живых чудом.
После окончания войны мы узнали в Риме от доктора Мюллера из Мюнхена, освобожденного из заключения исключительно благодаря своим энергии и упорству, что в ходе следствия постоянно упоминались визиты, которые убитый Донаньи наносил мне в Берлине. Доктора Мюллера, Р. Гильдебрандта, Канариса и других спрашивали обо мне, но они отрицали, что я играл какую-либо роль в заговоре. Когда во время предварительного следствия перед трибуналом допрашивали фон Тротта, он упомянул меня как главу оппозиционной группы в министерстве иностранных дел, поскольку предположил, что в Ватикане я находился в безопасности.
Риббентроп на это ответил главе отдела кадров в министерстве иностранных дел Шредеру, что уверен в том, что я знал о плане заговорщиков. Он дал распоряжение, чтобы все мои письма вскрывались и проверялись. Я же ничего не знал об этом. Но при отзыве в Германию я намеревался обратиться к помощи союзников, чтобы добираться через нейтральную территорию, например через Испанию. Но меня не отозвали, я планировал принять вызов в суд, причем только в одном случае, если моих родственников привлекут из-за меня, как часто бывало в то время. Но я не собирался оказываться дома, по крайней мере живым. Если бы Альбрехт фон Кессель не находился с нами в Ватикане в июле 1944 года, его обязательно бы отозвали домой, что, несомненно, хорошим для него не кончилось бы.
Очевидно, что властям в Германии не пришло на ум потребовать от меня послать телеграмму с выражением верности Гитлеру. Вероятно, они боялись, что могут получить отрицательный ответ. В августе 1944 года моя жена хотела отправиться из Ватикана в Германию, чтобы быть поближе к нашей дочери. Но хороший друг из отдела кадров министерства иностранных дел настоятельно посоветовал ей не делать этого, поскольку гестапо может взять ее в качестве заложника.
Несмотря на провал заговора и наше сочувствие жертвам, после 20 июля мы испытали чувство облегчения, потому что в любом случае была предпринята попытка спасти честь нации, и ее осуществили люди, благородство побуждений которых казалось очевидным. Нам показалось, что благодаря их поступку совершилось нечто имеющее непреходящую ценность.
Я не сомневался, рассуждая о том, имели ли право те, кто страдал от тирании, использовать против нее оружие. Чем более грубым и бесчеловечным являлось правление, тем более правомерным было использование против него соответствующих средств. Равным образом и клятва верности Гитлеру, которую были обязаны давать гражданские служащие, не имела в этом случае никакого значения, поскольку Гитлер первым предал тех, кто доверял ему.
За пределами Германии не поняли того, что произошло 20 июля 1944 года. Общественное мнение смешало в одну кучу Гитлера, партию, военных деятелей, гражданские службы и население Германии, не проводя различий между ними. То, что существовала другая Германия, иная, чем та, которой управлял Гитлер, воспринималось как недоразумение, а предположение, что с ней можно наладить отношения, казалось и вовсе шокирующим. Попытка свержения рассматривалась как единичный поступок неких реакционеров (так их назвали и доктор Лей, и Гитлер), которые поняли, что Вторая мировая война проиграна, и хотели спасти Германию от третьей мировой войны.
Союзники считали бессмысленным любое сопротивление немцев, направленное на сохранение Германии как партнера в новой Европе. Неужели они на самом деле думали, что Европу можно было сохранить за счет создания на месте Германии вакуума?
