Книга Вельяминовы. Время бури. Книга четвертая - Нелли Шульман
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
После полуночи он распрощался с кузеном и мисс Фогель в фойе «Вилларда»:
– Большое спасибо за прекрасный вечер, мисс Фогель, Меир… – искренне сказал Мэтью, – видите, мне удалось вас послушать, не только на радио… – девушка нежно покраснела, подав маленькую, мягкую руку: «Я очень рада, что мы встретились, майор Горовиц…»
– Просто Мэтью… – он решил прогуляться пешком. Ночь оказалась теплой. Мэтью шел под крупными звездами, по пустынным, мигающим светофорами, улицам. Он поймал себя на том, что насвистывает:
Меир приехал в «Бельвью» в семь утра.
Заседание комиссии конгресса назначили на девять. Отсюда до беломраморного портика Капитолия было десять минут ходьбы. Кривицкого, все равно, по правилам безопасности, требовалось везти на машине. В большом окне фойе, в голубом, неярком небе, виднелся американский флаг, над куполом Конгресса.
В ресторане было еще тихо. Заказав кофе, омлет, и тосты, Меир просмотрел газету. Черчилль, выступая по радио, обратился к Америке:
– Дайте нам вооружение, и мы закончим работу… – премьер-министр говорил о войне. Конгресс утвердил «Закон обеспечения защиты Соединенных Штатов». Коротко его называли актом о ленд-лизе. Закон ушел на подпись к президенту Рузвельту. Согласно акту, президент США получал полномочия, по оказанию помощи любой стране, чья оборона признавалась жизненно важной, для Америки.
Зашуршав газетой, Меир посмотрел на часы:
– Британия пока не ведет сухопутных военных действий, но все впереди. Джон говорил, о воздушном мосте, между Шотландией и Канадой. Кузен Стивен его налаживал. Мы погоним в Британию самолеты… – было без четверти восемь.
Меир поднялся. Агенты, сидящие в номере напротив комнаты Кривицкого, сегодня утром в гостинице не появлялись. Их ожидали только после обеда, когда мистер Вальтер возвращался из Конгресса.
Меир легко взбежал на четвертый этаж. Кольт висел в кобуре, под пиджаком, но доставать оружие он не собирался. Меир был уверен, что Кривицкий, просто устал, и не слышит звонка будильника. Дверь номера была закрыта, изнутри. Меир постучал, подергав ручку:
– Мистер Вальтер, это я, мистер Марк! Я жду, в ресторане… – он прислушался, но не уловил шума воды, или звуков радио. Опустившись на колени, Меир посмотрел в замочную скважину. Вдохнув хорошо знакомый, металлический запах, он, невольно, сжал руку в кулак:
– Они были здесь, русские. Это их рук дело… – Меир постоял немного, прислонившись лбом к двери. Надо было вызывать портье, взламывать замки, и звонить в Бюро, Гуверу.
База Хэнфорд, долина реки Колумбия, штат Вашингтон
Под мелким, надоедливым дождем, по зеленой, сочной траве лужайки, порхали белые голуби. Стены деревянного барака пахли смолой, сочились крупными, янтарными каплями. Комната была маленькой, прибранной. Узкую, военного образца койку, покрывало тканое, вышитое бисером, индейское одеяло. На столе, у аккуратно разложенных тетрадей, тускло блестели два медных, простых подсвечника.
Женское крыло барака, отделялось от мужской половины общей гостиной, где стоял радиоприемник, проигрыватель, и книжный шкаф. На рабочем столе, в комнате, тоже лежали книги, потрепанные, с бумажными закладками: «Язык. Введение в изучение речи», «Язык и мифология верхних чинуков», «Удвоение имен существительных в языках салишей». Стопку журналов «Американский антрополог» и «Язык» придавливала резная пепельница, из оленьего рога. На стене висело два обрамленных диплома, с эмблемой Орегонского университета, заснеженной горой Маунт-Худ.
Под пишущую машинку засунули письмо:
– Уважаемая мисс Маккензи! Жаль, что вы не можете приступить к очным занятиям в докторантуре, осенью этого года, однако я рад сообщить, что теперь занимаю пост Стерлингского профессора лингвистики, в Йельском университете. Совет кафедры согласился с предложением разрешить вам готовить докторат заочно, в связи с занятиями в поле. Надеюсь, к началу лета получить от вас план диссертации, и черновик первой главы. Искренне ваш, профессор Леонард Блумфильд.
Официально это называлось полевыми исследованиями. Капитан армии США, приехавший на кафедру лингвистики Орегонского университета, оказался филологом. Он удивился:
– Министерство обороны поддерживает научную деятельность. Не беспокойтесь, пожалуйста, мы свяжемся с профессором Блумфильдом. Он, кстати, переезжает из Чикаго в Йель… – дело было перед Рождеством. В научных кругах еще ничего не знали о новой должности лидера школы дескриптивной лингвистики. Министерство Обороны, однако, было осведомлено о переменах.
Просьбу о заочном докторате Йельский университет утвердил, не задавая лишних вопросов. За два месяца, собравшиеся здесь выпускники университетов поняли, что армия вообще не приветствует чрезмерное любопытство. На базу приехало два десятка человек, навахо и чероки, чокто, команчи, месквоки. Они все учились в закрытых интернатах, для индейцев, все получили степени по математике, или языкам.
Рядом с университетскими дипломами, висела старая, десятилетней давности фотография. Ряды детей стояли на ступенях портика, внизу вилась надпись: «Школа Чемава, Салем, Орегон». Дебору всегда просили пройти в задний ряд, к мальчикам, как самую высокую среди девчонок.
Красивый Щит, навещая ее, говорила:
– Ты в деда своего, Неистового Коня, в бабку, Лесную Росу. Конь был почти в семь футов ростом… – Красивый Щит, мудрая женщина, лекарь и человек неба, помнила даже ее прадеда, отца Лесной Росы, великого Меневу.
– Я твою мать принимала… – индианка затягивалась короткой трубкой, – когда ей три месяца исполнилось, с юга дошли вести, что белые убили Неистового Коня… – мать, по-английски, звали Анной, а на языке народа Большой Птицы, Поющей Стрелой.
Около фотографии из школы, Дебора устроила маленький снимок. Поющая Стрела сидела у вигвама, держа младенца. Черные косы мать перекинула на грудь, рядом пощипывала траву лошадь. Озеро блестело под солнечными лучами, женщина улыбалась.
Красивый Щит привезла фото в школу:
– Тебе здесь два месяца. Восемнадцатый год. Твоя мать… – индианка помолчала, – думала, что бесплодна. Она и не просила меня ничего сделать. Она была вождь, боролась за наши права, в судах выступала… – Красивый Щит усмехнулась, почесав седые косы:
– Она согласилась паспорт белых принять, только когда ты родилась. Я думала, что мать твоя ко мне и не придет, за снадобьями, а получилось по-другому. Ей год было до сорока, когда она твоего отца встретила… – по-английски ее назвали Деборой.
Когда Дебора была малышкой, Красивый Щит, приезжая в школу, поджимала губы:
– В твоей семье такое положено, как со свечами, вечером пятницы. Мать твоя, умирая, просила меня все рассказать. Я и рассказываю, а больше я ничего не знаю… – испещренное морщинами лицо, было бесстрастным:
