Книга Я в степени N - Александр Староверов

– Нет, не офицер, офицеры в форме ходят, у меня папа офицер, я знаю. А стукачи на друзей доносы пишут.

– Да не друзья они мне, подонки они. Ты что, сама не видишь?

– Вижу, а все равно…

В общем, отказалась она замуж выходить, пока не снимут меня с задания. Вот наденешь форму, будешь на службе, как все нормальные люди, тогда… Безумие, чистое безумие, но мягкий я тогда стал, податливый…. Заразился. Честно говоря, мне и самому обрыдло видеть все время вокруг себя жуликоватые рожи. Пошел к начальству, попросился. Про Анькино желание, конечно, ничего не сказал – мотивировал моральной усталостью от окружавших меня негодяев. Начальство сильно удивилось – любой молодой сотрудник мечтал и Родине служить, и в деньгах купаться одновременно. Но порыв мой, как им тогда казалось, искренний, оценили. Прикомандировали к зарождающейся в то время налоговой полиции. Не Лубянка, но все-таки… Аньку это устроило. И партнеров моих по банку устроило. Тогда такие перескоки были в порядке вещей: сегодня мошенник, завтра – в налоговой сидишь, уполномоченным от банды, с которой вчера деньги тырил. Так что никто не удивился. Рады даже были мои валютчики с мехмата, что свой человек у них в налоговой появился. И начальство было радо, что я связь с ними не потерял. И Анька. И я… Все были рады и весело отгуляли на нашей странной свадьбе, где половина гостей состояла из моих конторских сослуживцев, а другая половина – из сослуживцев по банку. Банковские чувствовали себя королями, вели себя шумно и снисходительно похлопывали присмиревших от роскоши конторских по плечам. Я смотрел на несправедливый расклад, сжимал от злости кулаки, но точно знал – ненадолго это, очень ненадолго, скоро масть козырей поменяется…

* * *

Когда находишься внутри другого человека, очень просто его убить. Я держал в руке его ржавое, наполовину из железа и червивого мяса сердце, я мог сжать пальцы и раздавить эту кроваво-бурую массу, выжать из нее все соки, выбросить, растоптать… И мне хотелось это сделать. Сильно. Но я был внутри Чекиста не один. Невидимый, но явственно ощущаемый мною Водила находился где-то рядом. Он метался в ужасе, не давал моим рукам пошевелиться и истерично, на одной уныло-надрывной ноте орал:

– Нет, нет, нет, нет, нет! Не смей! Он Аньку любил. Нет! Зоопарк вспомни, у него зоопарк был. Нет! Ты таким же станешь, он хочет этого. Нет! Он человек, он брат наш. Нет! Нет, нет, нет, нет!..

Я не смог. Как это ни смешно звучит, себя второй раз не убьешь. Да, я всю жизнь ненавидел подобных уродов. Я думал, из-за них все мои проблемы, из-за них с моста прыгнул. Получилось, себя ненавидел. Вот он, Витя Соколовский, сумасшедший Защитник, знающий лучше меня, как мне жить. Вот оно, уверенное в своей правоте агрессивное быдло. Вот он я… Нет внешних врагов, не на кого свалить вину. Только внутренние. Из хрящей, из собственной селезенки, из белых, красных и еще черт знает каких телец своей крови. Остается только понять этого страшного человека. Понять себя. Он же внук Славика, как и я, он прыгнул с моста в конце концов почему-то, значит, не совсем конченый. Значит, есть надежда…

– Нет надежды, говнюк… ты меня слышишь? А может, есть… а может, нет… Вот ты сиди и думай: есть или нет. Все вы, хлюпики, одинаковые, вас уже в газовую камеру ведут голенькими, а вы все думаете: есть надежда или нет. Да хрен с вами, только прошлое не трогайте своими потными от страха ладошками. Славика не трогайте и Мусю. Я их внук, а не вы. Дед чекистом был настоящим, Защитником, сталинским соколом в острых ежовых рукавицах. Я читал его дело, он в своих стрелял не задумываясь – и под Сталинградом, и в Чечне, и еще много где. Потому что знал: так надо! Не повезло ему просто, пришла Родина и потребовала его величественную, прекрасную жизнь на аперитив. А он готов был, между прочим. Он сам готов был сдохнуть, сам разбежался – и головой в стену. Я с моста, он – в стену. Способы разные, но суть одна. Скажешь, он коммунистов ненавидел? И правильно делал! Я их тоже не люблю – догматики хреновы, просрали страну… А Муся, когда Сталин умер, сутки плакала, в истерику впала. Вспоминайте, вспоминайте – дед же рассказывал. У нее мужик в лагере, а она плачет. Так что вы никто – фантомы в моем погибающем от недостатка кислорода мозге. А я внук Муси и Славика! Нет у вас надежды. У меня есть, у вас – нет. Я еще могу разобраться, почему здесь оказался… А вам незачем. Сидите молча и слушайте. Только молча, пожалуйста.

Я последовал совету моего брата Чекиста. Что мне оставалось делать? Убить не смог – значит, пришлось слушать. И слушаться. Скучная история восхождения по служебной лестнице тривиального троглодита. Традиционная осанна наступившим в двухтысячных новым благословенным временам. Ода вождю всего прогрессивного человечества и главному чекисту всея Руси товарищу Путину В. В. Живописные подробности отъема собственности у жуликов-коммерсантов. Стандартные отмазы, что они сами у народа все стырили, а доблестные Защитники только восстановили справедливость. Подробное описание службы в налоговой полиции, а потом в департаменте экономической безопасности ФСБ. Радость по поводу очередных звездочек на погоны. Мерзкие детали из жизни известных на всю страну бизнесменов и политиков. Этот гей, этот педофил, этот стукач… Я ему верил. Конечно, наверх всплывает в основном дерьмо, только нечего водичкой такой наш прудик наполнять, где дерьмо только и всплывает. А рулит всплывшим дерьмом, возвышается над ним еще большая какашка – мой брат Витя-Чекист и его несгибаемые товарищи.

Я не озвучивал своих мыслей, я даже старался не додумывать их до конца. Потому что БЕСПОЛЕЗНО. За него еще Гете в «Фаусте» все сказал: «Я часть той силы, что вечно хочет зла, но делает добро». Большинство мелких бесят, встреченных мною при жизни, именно так о себе думали и именно этим себя утешали. Единственное, что по-настоящему заинтересовало меня в его страшной судьбе, это взаимоотношения с семьей. Моей семьей. И его тоже.

* * *

– …Бухать Анька начала году в две тысячи втором или третьем, сразу после моего официального перевода на Лубянку, в департамент экономической безопасности. Не из-за перевода, конечно, начала. Я думаю, стечение обстоятельств. Сошлось как-то все сразу: работы было невпроворот, я реже стал появляться дома, мотался по командировкам, да еще презервативы в кармане рубашки она у меня нашла некстати, а главное – киношники ее гребаные… Я уже майора тогда получил и курировал, среди прочего, киноиндустрию. О, эти мастера искусств! Мельче и вонючее гаденышей я не встречал. Бабки любят – до умопомрачения, воруют, крысятничают друг у друга, а слова при этом произносят ого-го какие пафосные. Всё о высоком, о духовном и бездуховном. А сами – извращенцы через одного.

Естественно, в силу моего положения Анькина карьера стартанула резко вверх. Боялись они меня, заискивали, а ее на главные роли приглашали. Казалось бы, ну и молчите в тряпочку, я вам тырить позволяю и глаза закрываю на грешки ваше мелкие, а вы молчите. Это все, что от вас требуется. Нет, нажрался один гений и не выдержал – выложил Аньке правду о муженьке ее кровавом: и как убивал в девяностых, и как сейчас свободное искусство душит, и почему она на самом деле главные роли получает…