Книга Преступник и толпа (сборник) - Габриэль Тард

Расскажите лицам, составляющим эти скопища, о позорной смерти г-жи Dubarry и о стоическом равнодушии перед гильотиной m-me Роланд или Марии Антуанетты – они, может быть, удивятся этим последним, но едва ли пожалеют о первой. Но представьте, что оба эти зрелища совершаются непосредственно перед глазами толпы, представьте, что толпа слышит раздирающие душу крики бывшей метрессы Людовика XV, которая умоляет своего палача о пощаде и бросается перед ним на колени, тогда как гордая жирондистка и королева проходят с высоко поднятой головой, тихие и безмолвные, – и вы можете быть уверены, что толпа менее будет способна к удивлению перед гордым благородством последних, чем к чувству жалости перед беспомощной мольбой первой. И, действительно, известно, что толпа, бесстрастно присутствовавшая при героически переносимых казнях, была так сильно взволнована казнью Dubarry, что готова была вырвать ее из рук палача. Такова уже особенность толпы, что грубая патетическая мелодрама волнует ее больше, чем самая трогательная трагедия.

Конечно, есть немало лиц, достаточно закаленных против вышеупомянутого опьянения кровью, подобно тому, как и в древнем Риме встречались личности, не поддававшиеся роковому обаянию цирка. Но в этом-то и заключается вторая причина умственного и нравственного упадка индивидов, собравшихся в толпу, что контагиозное значение людей в толпе далеко не пропорционально их умственному и нравственному совершенству. В каждой кучке лиц, а тем более в каждом значительном сборище, народные массы – этот vulgum pecus – увлекаются не избранными представителями, не сливками данного общества, а скорее его подонками. И действительно, остается не разъясненным, почему та или другая личность пользуется влиянием или престижем подобно тому, как неизвестно, почему тот или другой субъект, предпочтительно перед прочими, обладает способностью к гипнотизации. Самыми выдающимися гипнотизерами большей частью являются лица с посредственным интеллектом, тогда как замечательные врачи нередко терпят неудачу в своих попытках гипнотизировать. Сколько раз человек, превосходящий других и умом, и сердцем, дозволяет овладевать собой самоуверенным посредственностям, бесцеремонно распоряжающимся им и заставляющим его делать то, что прикажут! Он робеет перед ними, боится их осуждения, ничего не делает против их воли и, однако, при такой угодливости часто не питает к ним ни малейшей симпатии. Точно так же в школах наибольшим влиянием и популярностью редко пользуются лучшие ученики, составляющие гордость своего класса, а гораздо чаще – лентяи, отличающиеся невежеством, необузданной гордостью и самомнением.

По-видимому, в этом отношении сила воли играет большую роль, нежели способности и степень развития; но, вероятно, к этому присоединяется еще и то неведомое, чисто физическое влияние, которое обусловливается особенностями в жестах, чертах лица и в самом строении тела. Весьма возможно также, что это физическое влияние находится в необъяснимой связи с половыми влечениями. Не от того ли зависит, что когда в толпу или в тайное общество замешиваются женщины и сила их обаяния присоединяется к угрозам и насилиям толпы, то сопротивление со стороны отдельных членов этому двойному влиянию становится почти немыслимым? С таким именно явлением мы нередко встречаемся во время великих революционных событий.

Как бы то ни было, в каждой толпе и в каждом тайном обществе, где люди сталкиваются (se coudoient) в собственном смысле слова, этот физический элемент обаяния личности роковым образом увлекает подражательность с ее логических путей и направляет ее к примерам худшим, в ущерб лучшим и полезнейшим.

IV. Различные виды преступной толпы

Установив и, по возможности, выяснив тот общий факт, что всякий социальный агрегат (le compose social), а в особенности беспорядочная толпа или партия, в нравственном отношении оказываются ниже среднего уровня составляющих элементов, мы попытаемся разобрать всевозможные модификации, представляемые этими агрегатами и, в частности, преступными толпами. В самом деле, эти агрегаты имеют между собой мало общего: достаточно сравнить празднование федерации в 1790 году с народным восстанием той же эпохи, или союз квакеров с клубом якобинцев, или, наконец, возмутившуюся толпу американцев, убивающих по суду Линча своих пленников, с теми народными восстаниями, которые при старом режиме возникали для освобождения пленников, и для которых взятие Бастилии было блестящим финалом.

На чем же основываются все эти различия? Играет ли при этом главную роль влияние климата или расы, физических или биологических факторов, или же скорее здесь сказывается влияние исторического процесса и совокупность всех социальных воздействий?

На этот вопрос гораздо легче ответить с большей или меньшей определенностью, чем на подобный же вопрос, относящийся к поступкам и преступлениям индивидуальным. Действительно, чем выше организация того или другого существа, чем более оно приспособляется к всевозможным действующим на него влияниям, тем сложнее и запутаннее кажутся эти влияния в глазах наблюдателя. Напротив, чем организация ниже, тем удобнее для каждого отдельного фактора определить свойственную ему роль. Так, роль света, теплоты, электричества, высоты, широты и влажности несравненно легче может быть изучена и определена с гораздо большей точностью у растений и низших животных, чем у млекопитающих, так как на первых все эти факторы влияют прямо, без всякого противодействия (sans resistance), и не подвергаются внутренней переработке и задержке. Но толпы и тайные общества, как выше было доказано, являются организмами гораздо менее централизованными, чем отдельная человеческая личность, и, потому подобно низшим организмам, они расходуют свои силы по мере того, как их получают извне. Последнее обстоятельство дает возможность с точностью определить как влияние, так и направление каждой из этих сил. Вот почему в высшей степени поучительно рассмотреть коллективную преступность с этой точки зрения.

Что же мы узнаем при этом? Прежде всего то, что невозможно сомневаться в важном значении физических и физиологических факторов. Так, в нашем климате бунты никогда не происходят ночью, редко – зимой, и погода – дождливая или ясная, теплая или холодная – всегда оказывает влияние как на ход, так и на результат их: иногда, чтоб их рассеять, достаточно одного проливного дождя. Не лишено вероятия мнение Gouzer’a, что фазы Луны оказывают заметное влияние на возникновение этих бунтов, и что полнолуние в особенности им благоприятствует; но, впрочем, как мне кажется, этому мнению недостает еще вполне научной доказательности. Далее, не подлежит сомнению, что каждая раса налагает на эти народные движения своеобразный отпечаток, резко отличающий английскую стачку от французской и выборную горячку в Нью-Йорке от выборов в столицах испанской Америки, столь часто сопровождающихся кровопролитиями. Это зависит, нужно думать, от того, что в действиях отдельной личности влияние расы как элемента основного маскируется индивидуальными особенностями; тогда как при совокупном действии многих лиц одной и той же страны все эти индивидуальные особенности, так сказать, взаимно компенсируются, и влияние расы сказывается с особенной очевидностью.

С другой стороны, изучение коллективных действий не менее ясно доказывает нам господствующую роль причин социального характера, их преимущественное значение перед вышеупомянутыми физическими факторами, которые играют чисто служебную роль по отношению к первым. Как мы сказали выше, душой толпы служит та частная цель, ради которой она возникла. Без этой цели и время года, и состояние погоды, и климат, и раса могут как нельзя более благоприятствовать образованию толпы, и, однако же, она не образуется, так как только упомянутая цель является вполне определяющей и характеристичной для нее силой, и только в зависимости от этой цели физические факторы могут оказывать на нее свое влияние. Между этими последними ничто не обладает таким обаянием как мерная и величественная музыка, если только ее можно отнести в эту категорию. Влияние музыки сказывается еще в глубокой древности и проявляется приблизительно одинаковым образом, на что указывает, между прочим, и то обстоятельство, что один из сохранившихся тиртейских мотивов, по исследованиям наших ученых, представляет поразительное сходство с мотивом Марсельезы. Но и Марсельеза может вдохновлять лишь те народные массы, которые уже наперед взволнованы одной и той же страстью. И только благодаря вековой связи исторических событий, благодаря продолжительной пропаганде и преемственной смене идей, благодаря более или менее широкому распространению в народных массах искусственных потребностей высших сословий эта общая страсть может сразу вспыхнуть в стольких сердцах и столь быстро окрепнуть в каждом из них, лишь только благодаря взаимному сближению дана будет возможность проявиться психическому контагию. Прибавьте к этому неясное воспоминание о прежде бывших восстаниях, по образцу которых бессознательно поступает большинство бунтовщиков, – и вы поймете, почему преемственные народные волнения одной и той же эпохи носят столь общий характер, совершенно независимо от времени и места, как во время Столетней войны XVI века, так и во время Фронды и в дни Великой французской революции. Это, в сущности, совершенно сходные проявления одной и той же бурной горячки, одной и той же нравственной эпидемии – то благотворной, то разрушительной, направляющей целый народ или даже целый материк к новой религии и к новой политической догме и придающей всем религиозным сектам и политическим партиям на громадном протяжении к югу и северу, в странах как кельтского, так и славянского или германского происхождения, общие существенные черты, вопреки всевозможным индивидуальным особенностям.