Книга Страшная тайна Ивана Грозного. Русский Ирод - Наталья Павлищева

Глядя вслед удалявшимся саням, он размышлял. И кто только не наползал на Русь, кто только не полонил русских людей! И у самих вечно меж собой ругань стоит... А кто лается? Не мужики же, тем всё одно, какой боярин или князь во главе. И надо-то всего — не влезать в их дела. Дай тому же Миколе на себя трудиться, он и другим заработает. Не трогай русского мужика, не мешай ему, он сам с жизнью справится, и боярина своего накормит, и государю достанется, но мало было на Руси таких времён, чтобы не мешали. Может, потому и голодала она веками? Нынче единый царь-государь на Руси, а покоя всё равно нет.

Чудные дела творились в Москве, государь не просто ездил по монастырям и храмам и истово молился, к такому привыкли, но приказал отовсюду увозить образа с собой во дворец! Сначала служители только дивились, но, когда во дворец перетащили большую часть дорогой церковной утвари и икон, стали роптать. Государь не обращал никакого внимания на недовольство церкви. Во всех монастырях и храмах просил благословения на дела будущие, не объясняя какие. Молился истово, отказать в благословении было невозможно.

А в саму Москву по царскому вызову съезжались далеко не самые родовитые, но никак не связанные со Старицкими бояре, дворяне и служилые. Ломая головы над тем, к чему государю такое, везли свои семьи и скарб...

Морозы стояли знатные! Птицы на лету мёрзли, деревья по ночам трещали, но и снег выпал вовремя, укрыл всё белым покрывалом, спрятал землю-матушку от жгучих холодов. Люди старались зря из тепла не выходить, но как не пойдёшь, коли скотина есть и пить требует, если на торг идти надо, если другие дела зовут?

Всё одно, немало обмороженных оказалось в ту зиму...

Ко дворцу с лёгким прискоком мчался служка Успенского собора. Хотя под рясу надета меховая скуфейка, на ногах валенки, но уши всё равно мёрзли, потому и спешил бедолага, на бегу растирая их озябшими руками. Он зажал под мышкой толстую книгу в богатом переплёте, спрятав ладонь левой руки за пазухой, а правой тёр ухо. Когда правое ухо покраснело, служка решил потереть и левое, но не удержал тяжёлый фолиант, и тот скользнул на снег. Воровато оглядевшись, служка убедился, что никто из важных персон такой крамолы не видел, любопытные мальчишки да пара нищих, что устало брели вдоль улицы, не в счёт.

Он нёс книгу государю, тот чтение любит...

Вдруг служка замер, забыв о холоде и своём отмороженном ухе. Застыть его заставило большое скопление подвод перед царским дворцом. К чему в Кремле подводы? Словно государь куща уезжать собирается... Служка вспомнил, что Иван Васильевич был у заутрени, постоял, помолился, а потом вдруг велел собрать всю утварь да снять иконы, какие ценные, и снести к нему. Для чего сие — не сказал. Унесли и книги соборные тоже, одна вот осталась случайно, велено и её принести во дворец.

В спину кто-то толкнул:

— Чего встал, рот раззявив?!

Не слишком вежливое обращение вернуло мысли служки на место, он посторонился, пропуская несущих большой сундук холопов, и засеменил дальше.

И всё же в Кремле творилось что-то необычное — огромное количество подвод и возков загружались всякой всячиной, начиная от сундуков, окованных железом, и до тюков, видно, с мягкой рухлядью. «Точно переезжает государь, — подумал служка. — Только вот куда? И к чему ему церковная утварь? Неужто для нового храма какого?»

Книгу едва успел протянуть дьяку, что распоряжался погрузкой, тот выхватил толстенный фолиант, кивнул и сразу протянул рослому холопу в распахнутом зипуне:

— Тимошка, добавь в осьмую подводу!

Тимошка замер, видно, пытаясь сосчитать, где она, осьмая. Дьяк зло ткнул холопа в спину тяжеленной палкой, на которую опирался:

— Где гнедая запряжена! Семён возница!

— А-а-а... — протянул Тимошка и неспешно потопал к подводе с гнедой лошадью.

«И как ему не холодно?» — поёжился от одного вида холопа служка и тут же получил посохом дьяка по собственной спине:

— Чего встал?

Служке поспешить бы прочь, но любопытство пересилило:

— А чего это? Уезжает куда царь-батюшка?

Дьяк, то и дело шмыгавший уже побелевшим от мороза носом, разозлился окончательно:

— А оно твоё дело?! Пшёл вон отседова, ротозей проклятый!

Служка припустил восвояси, и впрямь, чего лезет не в свои дела? Но любопытство не отпускало, отойдя подальше от посоха дьяка, всё же оглянулся и постоял, пытаясь понять цель таких сборов. Окончательно замёрзнув, решил одно — государь уезжает, а куда — и правда не его дело. С тем и отправился в собор, где получил нагоняй от своего дьякона за долгое отсутствие.

Повинившись, он всё же сообщил об огромном количестве подвод, возков и саней в Кремле. Дьякон нахмурился:

— Со вчерашнего вечера собираются. Москва полна бояр и дворян, какие с семьями государем вызваны. К чему — никто не ведает.

— Уезжает он! — твёрдо заявил служка.

Глаза дьякона стали насмешливыми:

— Это Иван Васильевич тебе сказал?

— Чего это? — перепугался служка такому предположению. — Не-е... только по всему видно, что сборы те в дорогу...

— Экой ты дурной! — возмутился дьякон. — Конечно, в дорогу, не в пруду же топить станет государь всё добро! Только вот куда и почему?

Сказал и тут же затих, оглядываясь, — всем ведомо, что ныне лучше язык лишний раз не распускать.

По Москве пополз нехороший слух об отречении государя от венца своего! Тревожные вести передавались шёпотом от одного к другому. Как это, царь отречётся?! Такого Москва не видывала! И кто?! Москвичи ещё не забыли, как стоял перед ними молодой государь такой же зимой без шапки, кланялся, прощенья просил за самовольство и бояр корил, что власти ему не дают. Загудела столица: выходит, так и не дали государю-батюшке власти проклятые вражины?! Не может из-за их предательства с врагами справиться?

Всё решилось в воскресенье 3 декабря. С утра мороз сильно спал, даже потянуло теплом. Снег чуть просел, стал рыхлым и тяжёлым. Отстояв обедню в Успенском соборе, Иван Васильевич после литургии подошёл за благословением к митрополиту Афанасию. У митрополита язык чесался спросить, к чему стоят несколько тысяч гружёных подвод на дворе и готовые сани для многих людей, но государь не дал спросить. Допустил к своей руке бояр и вдруг принялся... прощаться! Ошеломлённые люди были даже не в силах поинтересоваться, куда же едет государь? Всех взяла оторопь.

Царский поезд из огромного числа возов и саней отъезжал из Москвы чуть ли не в полной тишине. Были слышны только голоса возниц и охраны. Государь отправлялся в сторону Коломенского. Почему туда? — гадали молчавшие москвичи.

Иван Васильевич ехал непривычно для себя — тоже в санях, а не верхом. В следующих санях сидели царица и двое его сыновей. В возах из столицы уезжали не только люди, на них была и казна государства, но сейчас о том думалось меньше всего.