Книга Сталинград - Энтони Бивор

Некоторым частям посчастливилось остаться на своих прежних позициях. 297-я пехотная дивизия, располагавшаяся южнее Сталинграда, успела закончить сооружение прекрасно спланированного подземного госпиталя до начала наступления русских. Офицеры опасались, что им придется бросить это удобное убежище вместе со всем медицинским оборудованием, койками, посудой и кухонной утварью, привезенными из Германии, но после того, как вокруг окруженной группировки окончательно установилась новая линия фронта, к всеобщему облегчению выяснилось, что госпиталь по-прежнему находится на их территории.

Многие солдаты до окружения так и не успели получить зимнее обмундирование, поэтому им пришлось, что называется, импровизировать. Степень эффективности была разной, но все стремились надеть советские мешковатые кальсоны, под мундиры – нательные рубахи, а сверху стеганые телогрейки. Последние ценились особенно высоко. Головные уборы военнослужащих вермахта не выдерживали никакой критики. В сильные морозы их каски превращались в морозильники, поэтому солдаты обматывали головы платками, шарфами и даже русскими портянками. Остро не хватало меховых рукавиц. Находились умельцы, которые шили их из шкур убитых бродячих собак. Кое-кто даже изготовил себе жилеты из неумело выделанных лошадиных шкур, однако все эти изделия получались очень грубыми и неудобными, если только не удавалось заручиться помощью какого-нибудь бывшего скорняка или шорника.

В тех частях, которые из-за советского наступления были вынуждены обустраиваться в голой степи по западной линии недавно образовавшегося «котла», царила страшная антисанитария. «По ночам мы ужасно мерзнем, – писал в своем дневнике один офицер, часть которого отступила с правого берега Дона. – Как долго нам предстоит спать под открытым небом? Человеческий организм этого не выдержит. В довершение ко всему грязь и вши!!!»[690]В таких условиях у солдат не было возможности обустроить ходы сообщений и отхожие места. Они спали, тесно прижавшись друг к другу, словно сардины в банке, в вырытых в земле ямах, прикрытых брезентом. Стремительно распространялись инфекционные заболевания. Дизентерия возымела деморализующий эффект, поскольку больному солдату приходилось садиться над лопатой прямо в окопе, после чего выбрасывать испражнения через своего товарища.

Как правило, в письмах домой военнослужащие вермахта щадили близких – не писали им обо всех ужасах своей жизни, но Курт Ребер из 16-й танковой дивизии кое о чем сообщал: «Мы все вместе сидим на корточках в яме, вырытой в склоне оврага в степи. Это самая убогая и плохо оборудованная землянка, какая только может быть. Земля и глина. Из них ничего не сделаешь. Дерева для блиндажей почти нет. Местность вокруг унылая и однообразная. Погода зимняя, холодная. Снег, сильные морозы, затем вдруг внезапная оттепель, дожди. Ночью по нам бегают мыши».[691]

Паразиты и до этого донимали немецких солдат, но после отступления завшивленность стала сущим бедствием. «Вши – это самая настоящая чума, – написал один ефрейтор танкового полка. – У нас нет возможности вымыться и сменить белье, поэтому приходится просто давить их. Я уничтожил на себе около двухсот этих маленьких тварей».[692]Какой-то солдат переиначил текст популярной немецкой песенки и напевал:

Под лампой в маленькой избушке

Я каждый день гоняю вшей…[693]

Долгими зимними вечерами солдаты разговаривали о доме и о том, какая прекрасная жизнь у них была до войны. В 376-й пехотной дивизии сокрушались, что им пришлось покинуть Ангулем и отправиться на Восточный фронт. Во Франции было так много уютных кафе, дешевого вина и очаровательных девушек… Другие солдаты возвращались в мыслях еще дальше в прошлое, к лету 1940 года, когда они триумфально вернулись домой. Их встречали толпы ликующих соотечественников… Поцелуи, хвалебные речи… Тогда казалось, что сражения, по сути дела, закончены. Подавляющее большинство населения страны восторгалось Гитлером – он провел их через маленькую победоносную войну с минимальными жертвами.

Нередко, когда мысли возвращались к дому, в землянках звучали сентиментальные мелодии, исполняемые на губных гармошках.

После такого драматичного поворота судьбы солдаты еще больше, чем раньше, цеплялись за любые слухи, высказывали самые нелепые предположения, задавали вопросы, которые оставались без ответов. Истинное положение дел плохо представляли себе даже офицеры.

Другой темой разговоров, неразрывно связанной с шансами вернуться домой, было идеальное ранение, которое не оставит калекой на всю жизнь, не причинит особых мучений, но в то же время обеспечит тому, кто его получил, право быть эвакуированным по воздуху. Счастливчикам, получившим отпуск непосредственно перед окружением, завидовали, в то время как те, кто как раз успел к нему вернуться, становились мишенью для добродушных, но, вне всяких сомнений, крайне раздражающих шуток. Курт Ребер как раз возвратился в свою часть всего за два дня до того, как кольцо полностью сомкнулось, но он никогда не жаловался на судьбу. И вскоре уже трудно было сказать, какая его работа важнее – как врача или как священника.

Немецкие солдаты, попавшие в «котел», не сомневались в том, что красноармейцы не испытывают нехватки ни в чем – ни в продовольствии, ни в теплом обмундировании, однако подобное представление далеко не всегда соответствовало действительности. «Вследствие плохого снабжения еда бойцам на передовой не доставляется вовремя»,[694]– говорилось в одном из донесений Донского фронта. В другом речь идет о том, что «…многих солдат пришлось отправить в госпиталь с обморожениями, преимущественно ног».[695]

Лучше всех в Красной армии были экипированы и накормлены снайперы, им не отказывали практически ни в чем. В заснеженной степи снайперы, одетые в белые маскхалаты, действовали парами – один со стереотрубой, другой с винтовкой с оптическим прицелом. Ночью они выползали на нейтральную полосу и устраивали в снегу укрытие для наблюдения и дальнейшей стрельбы. Потери среди таких «охотников» оказывались значительно выше, чем среди снайперов в городе, поскольку замаскироваться было труднее, а отход с позиции представлял большую опасность. Тем не менее «снайперское движение» привлекало все новых добровольцев.

Поддержанию боевого духа в частях отнюдь не способствовало полное безразличие к судьбе простого солдата со стороны командования. Одержимость мерами секретности была такой, что бойцам, напрямую задействованным в операции «Уран», сообщили об этом только через пять дней после того, как она уже началась. На первый взгляд самым поразительным аспектом этого периода триумфа является число дезертировавших из Красной армии – советские солдаты продолжали перебегать к окруженным немцам, то есть добровольно отправлялись в ловушку. Этот парадокс можно объяснить только полной неосведомленностью о ситуации и неверием командованию. Летчик-истребитель граф Генрих фон Энзидль сказал на допросе в НКВД: «Русские были потрясены, услышав от нас то же самое, что вещала их собственная пропаганда. Они не верили в то, что 6-я армия окружена».[696]