Книга Жизнь русского обывателя. На шумных улицах градских - Леонид Беловинский

Имея в виду потребности народа в знаниях, просветительные учреждения вводили бесплатность посещений или для определенных категорий публики (например, Нижегородский художественный музей), или в определенные дни (как Одесский городской музей изящных искусств), либо для всех и всегда (тот же Публичный музей Архангельского статистического комитета). Основную массу посетителей и составляли проходившие бесплатно. Так, в Румянцевском музее в 1903 г. бесплатных посетителей оказалось 33 120, а платных – 15 021 человек, а в 1911 г. бесплатных посетителей уже было 79 464 человека, а количество платных осталось примерно на прежнем уровне – 15 805. В Радищевском художественнопромышленном музее в Саратове в 1887 г. по воскресеньям побывало 34 498 бесплатных посетителя, а во все остальные дни их набралось лишь 3066: по будням музей могла посещать лишь праздная публика. Киевским художественно-промышленным и научным музеем «с целью облегчить доступ и ознакомление с Музеем для малоимущих слоев населения, по воскресным дням нижним чинам, крестьянам, лицам рабочего класса и учащимся выдавалось определенное число бесплатных билетов». В результате в 1910 г. из 17 392 посещений 13 223 были бесплатными, а из них 8800 пришлось на воскресенья. В музей шел трудовой люд.

Любопытные для нас строки о Московской кустарно-художественной выставке 1882 г. оставил свидетель – известный критик В. В. Стасов. «Прежде публика таких выставок состояла только из нескольких слоев общества и кончалась разве только мещанами и мелкими торговцами. Нынче – какая разница!.. На выставку нынче ходит сам народ – мужики, бабы, солдаты, фабричные – массами, и приходят почти всегда на целый день, с узелками и провизией, с детьми, даже грудными… И народ этот не ходит уже более, как в прежние времена: немногие отдельные единицы из его среды идут тихо, молча и боязливо, почтительно уступая дорогу «барам», в немоте рассматривая ту или иную картину, останавливаясь без единого слова друг с дружкой перед тою или другою витриною, столом, группой, предметом. Нет, нынче иначе: народ и сам ходит группами, маленькими обществами – как прежде, бывало, одни «баре» – и тут есть всегда не один, а несколько грамотных, бойко читающих по каталогу, пока все слушают (заметьте – по каталогу; когда же в прежние годы «простой народ» покупал и читал какие-то каталоги выставок?); группы оживлены, группы разговаривают громко и смело, кто смеется и радуется, кто хвалит, а кто и хулит, не обращая никакого внимания на то, ходят ли кругом них другие и слушают или нет их разговоры, их толки и споры, их похвалы и осуждения. Кто бы это подумал несколько месяцев назад: на московской выставке, в воскресенье или праздник, встретишь множество – знаете даже кого? – лапотников, которые приплелись из каких-то подмосковных мест и не побоялись заплатить пятиалтынный, чтобы побывать там, где быть им нынче нужно и интересно» (133; 125–126). Гм, гм…

Появление музеев неразрывно связано с коллекционированием; собственно, все частные музеи и были коллекциями собирателей, да и в основе многих земских, школьных и иных общественных музеев зачастую также лежали частные коллекции. Распространенность коллекционирования – свидетельство духовной активности людей, их любопытства, получившего практическое воплощение. Речь не идет о таких крупнейших и знаменитейших собирателях, как Третьяковы или Щукины: о них все знают, да такое серьезное собирательство требовало и серьезных денежных средств. Множество современников зачастую мимоходом упоминают о своем детском коллекционировании: перышек и окаменелостей, птичьих яиц и почтовых марок, народного лубка, книг, минералов, бабочек – чего угодно. В некоторых же случаях это собирательство «чего угодно» превращалось в серьезное научное увлечение, как это было с будущим революционным народником Н. А. Морозовым, которого гимназическое собирательство окаменелостей привело в Московское Общество естествоиспытателей. Крупный юрист, сенатор Д. А. Ровинский, увлекшийся собиранием лубочных картинок, оставил нам крупнейшее исследование в этой области, которое не могут обойти современные ученые, занимающиеся лубком. Русский писатель С. Т. Аксаков в бытность свою студентом Казанского университета еще в самом начале XIX в. увлекся собиранием бабочек (а в детстве еще собирал и окаменелости и минералы); в его жизни это увлечение оставило след лишь в виде прекрасного очерка, но некоторых его товарищей привело на научную стезю. А собирали, особенно в конце XIX – начале ХХ в., судя по воспоминаниям, едва ли не поголовно все гимназисты и реалисты.

XIX столетие – время обращения к национальному культурному наследию, его коллекционирования и изучения. Сначала это было инициативой отдельных лиц: канцлера Н. П. Румянцева, собравшего вокруг себя когорту ученых, занимавшихся накоплением и публикацией российских древностей (А. Х. Востоков, К. Ф. Калайдович, П. М. Строев), адмирала и министра народного просвещения А. С. Шишкова и некоторых других. В 30-х гг. правительство, опираясь на подъем национального самосознания после 1812 г. и стремясь противостоять проникновению в Россию западных учений, впервые в более или менее четком виде сформулировало идеологическую программу – так называемую теорию официальной народности, сразу же нашедшую большое число сторонников среди образованной публики. Немаловажную роль в обращении к национальному прошлому сыграли и в чем-то сходившиеся со сторонниками официальной народности славянофилы. В 30-х гг. академик Ф. Г. Солнцев на деньги царя, соперничая с членами Румянцевского кружка, объехал старые русские города и монастыри, повсюду исследуя древлехранилища и делая зарисовки и копии. Итоги этого многолетнего труда публиковались в виде фундаментальных многотомных «Древностей Российского государства». Одновременно при губернских правлениях были созданы статистические комитеты, которые должны были заниматься и изучением и публикацией в «Губернских ведомостях» местных достопримечательностей. Под нажимом правительства должны были оживить работу и церковные и монастырские древлехранилища. Так стало зарождаться родиноведение, привлекшее немало адептов из местных образованных чиновников, учителей и даже помещиков, на своих землях принявшихся раскапывать древние курганы и городища. Разумеется, это была хищническая «археология», но другой археологии, как науки, еще не существовало. Вся эта внешне малозаметная, но весьма распространенная работа, резко усилившаяся во второй половине XIX в., привела к появлению множества небольших местных частных, земских, школьных, церковных или даже казенных музейных собраний, пусть и бедных, ненаучных, несистематизированных, но привлекавших публику, прежде всего школьников, и знакомивших людей с отечественным историческим и художественным наследием. Земства, особенно в тех губерниях, где было мало помещиков и состав гласных в собраниях был демократическим и где кустарные промыслы играли важную роль в крестьянском хозяйстве, взялись за работу по возрождению и активизации этих промыслов, чтобы дать заработок крестьянам. Кое-где за это взялись отдельные либеральные помещики, предприниматели или интеллигенция; так, видную роль сыграли художественные кружки в с. Талашкино Смоленской губ., имении княгини М. К. Тенишевой, и в с. Абрамцево, дачной усадьбе видного дельца и мецената С. И. Мамонтова. В губерниях создавались ремесленно-художественные школы для крестьянских детей, проводились выставки изделий, а на их основе возникали небольшие или даже крупные музеи: тенишевская «Скрыня» в Смоленске, Кустарный музей Мамонтова в Москве. При кустарно-ремесленных школах и музеях открывались магазины для продажи изделий народных мастеров. Таким образом, народное декоративно-прикладное искусство, национальное художественное наследие и национальное прошлое стало входить в той или иной форме в повседневную жизнь широких масс населения.