Книга Жена авиатора - Мелани Бенджамин

Цивилизация, произносил Чарльз с гримасой отвращения, не желая больше сталкиваться с ней. Некогда он сосредоточенно изучал научные справочники, теперь читал Торо. Если бы он не был Чарльзом Линдбергом, большинство сочло бы его эксцентричным старым дураком. Я всегда посылала ему приглашения останавливаться в моей квартире в городе – он попросил меня об этом, но он это сделал только однажды, в конце пятидесятых. Его перелет через океан откладывался, и мы случайно в одно время оказались в городе. Как ни странно, я была вне себя от возбуждения. Он никогда не был у меня раньше, и, как это ни было глупо, я до сих пор страстно желала услышать от него слова одобрения. Я суетилась, убирая в комнатах, заказывая обед, расставляя цветы. Я пригласила нескольких самых надежных друзей, которые меньше всего раздражали Чарльза.

Несмотря на охватившие меня дурные предчувствия, я все же пригласила Дану.

Чарльз сидел с каменным лицом весь вечер, в то время как все остальные оживленно разговаривали о музыке и театре и обменивались светскими слухами и сплетнями. Даже после того, как я искусно перевела разговор на обсуждение самолетов и научных исследований в этой области – только что был запущен спутник, – он почти не вступал в разговор, лишь что-то невнятно бормотал в ответ, если кто-нибудь к нему обращался, да устало тер глаза, как маленький ребенок, которого заставляют бодрствовать, хотя ему давно уже пора спать.

Друзья посылали мне ободряющие улыбки за его спиной. Дана был необычно молчалив и галантен в мрачном присутствии Чарльза. Он вскакивал, когда я вставала, чтобы принести с кухни еду или напитки, постоянно предлагал свою помощь, старался помочь найти всевозможные предметы, которые разбегались от меня неизвестно куда – например, штопор или спички, когда мне надо было зажечь камин.

– А ты не положила их на кофейный столик? – спросил Дана и прикусил язык, ужасно побледнев.

Но Чарльз, похоже, не услышал его слов, и я подумала, что, если я обниму Дану у него на глазах, сорву с него одежду и займусь любовью прямо на ковре в гостиной, Чарльз всего этого тоже не заметит. Чарльз Линдберг никогда не мог представить себя в роли рогоносца, так что мне не о чем было беспокоиться.

Но я не была спокойна. Едва подавляя гнев, я даже не взглянула на Дану, чьи глаза потемнели от страха и чувства вины.

Наконец все ушли, гораздо раньше, чем собирались. Мои друзья – все, за исключением Даны – на прощанье поцеловали меня в щеку. После того как они ушли, Чарльз наконец выказал некоторые признаки жизни. Вскочив с дивана, он посмотрел на меня с насмешливой улыбкой.

– Какой цветник тебе удалось собрать, Энн! Какое стадо ничтожеств! Ни одной значительной личности, даже доктор Этчли! Я думал, что хоть он что-то собой представляет. Но эти его разглагольствования о театре и тому подобных вещах!

– Я наслаждаюсь временем, которое провожу с ними, – пробормотала я, все еще не отойдя от приступа раздражения. Чарльз раздражал меня! Он даже не заметил, что рядом с ним сидел мой любовник, не сказал ни одного доброго слова о моей квартире! Я сосредоточилась на уборке посуды, тушении свечей, наружно спокойная, как сама Мэйми Эйзенхауэр, – тебе было бы с ними интересно, если бы ты только дал им шанс. Но, конечно, ты этого сделать не захотел.

– Ты изменилась, Энн. Мне кажется, я плохо тебя знал.

– Но ты же читал мою книгу, не так ли? – я горько рассмеялась. – В этом-то все дело.

Чарльз засопел.

– Не знаю, почему ты окружаешь себя этими нью-йоркскими типами, – он мрачно смотрел, как я убираю со стола, намеренно не предлагая помочь, – разве я не повторял тебе, что ты слишком тонкая натура для такого общества, слишком особенная?

– Так значит именно поэтому ты хочешь, чтобы я жила как можно дальше от тебя? Именно поэтому ты навещаешь меня всего лишь пять раз в год? – спросила я, все еще улыбаясь, стараясь не подать вида, что его слова задели меня. – Как ты думаешь, что я делаю остальное время? Сижу и жду, пока ты вспомнишь, что я существую?

Чарльз молчал. Погасив последнюю лампу, я проводила его в одну из спален, а потом направилась к своей. Открыв дверь, я остановилась на пороге. Теперь, когда он наконец-то находился здесь, я не хотела ощутить его присутствие в своей постели. Нашей постели.

– Я лягу здесь, – Чарльз указал на гостевую комнату. Он уже швырнул свой старый дорожный несессер на кровать – его единственный багаж, – если не возражаешь. Мне надо хорошо выспаться, я ведь утром улетаю в Брюссель.

– Нет, конечно. Спокойной ночи. В гостевой ванной комнате есть второе полотенце.

Вздохнув с облегчением, узнав, что он не планирует спать вместе со мной, я потянулась к нему. Он поцеловал меня в щеку, не выказывая вида, что скучает по моему телу, так же как я не скучала по его объятиям. Мы оба отправились в свои спальни и одновременно захлопнули двери.

Чарльз уехал на следующее утро, когда я еще спала. Он аккуратно сложил простыни, как примерный гость, оставшийся на ночь.

После того как Энн-младшая обнаружила письмо от Даны, отношения между нами изменились. Следующие несколько дней мы, как и планировали, готовили ее к колледжу. Я надела на лицо безмятежную улыбку и приготовилась ответить на любой вопрос, который она пожелала бы мне задать. Но она ничего не спросила.

Пару лет спустя она все-таки убедила отца разрешить ей учиться в Париже, что он до этого запрещал по причинам, которые не считал нужным с кем-либо обсуждать.

Я отвезла ее в Айдлвайлд, и вместе мы с трудом дотащили ее три огромных чемодана до терминала, где их должны были проверить. Шляпную коробку и сумку с косметикой она взяла с собой в салон самолета. Чарльз запретил кому-либо из Линдбергов путешествовать первым классом. Сам он всегда садился в самый хвост самолета.

Дочь избегала встречаться со мной глазами, когда я на прощание поцеловала ее, что она старалась делать с тех пор, как нашла пресловутое письмо. Так что, когда я повернулась, чтобы уйти, на сердце у меня была такая же тяжесть, как багаж, который она везла с собой.

Внезапно я почувствовала, как кто-то обнял меня сзади. Это была Энси. Она прошептала мне в ухо:

– Я все понимаю, мама.

Когда я повернулась к ней, единственное, что я увидела, была ее белая шляпная коробка, исчезающая в толпе, а потом ее поглотила очередь других пассажиров, ожидающих, когда они смогут подняться на борт самолета, летевшего в Париж.

У меня на глазах были слезы, когда я смотрела, как самолет отрывается от земли. Это были слезы радости и облегчения. Я чувствовала себя так, словно моя собственная дочь отпустила мне грехи.

Я молилась за нее, ведь она начинала новую часть своей жизни, пересекая океан, как ее отец сделал много лет назад. Я молилась за всех нас и надеялась, что ее полет будет менее богат происшествиями, чем те, которые выпадали на долю ее отца.

Глава двадцатая

1968