Книга Цезарь - Эдуард Геворкян

Тема отцов и детей у Геворкяна порой звучит антитезой темы учителей и учеников у братьев Стругацких. АБС предпочитают интернаты и отрыв детей от родителей («Полдень, XXI век», «Далекая Радуга»). А для начала — хотя бы отрыв от Традиции («Гадкие лебеди»); по мысли Стругацких, такой шаг мог бы подарить детям великую эзотерическую мощь вплоть до способности останавливать армии и пренебрегать старым, традиционным государством. Геворкян выступает как традиционалист, из его текстов со всей очевидностью следует: не стоит своих отпрысков отдавать на чужой конвейер.

В «Цезаре» показано принципиально иное отношение к воспитанию детей. Отцы и матери на протяжении многих лет заботятся о взращивании в детях гражданских добродетелей, нанимают (или даже покупают) им учителей, дают возможность ознакомиться с профессиональной деятельностью родителей и их политической работой. Геворкян предъявляет всю мощь социальных механизмов, которые на уровне семьи обеспечивали Риму колоссальную силу и резистентность.

Новый миропорядок

В романе «Темная гора» Эдуард Геворкян вывернул наизнанку популярное мечтание о «золотом веке», возросшее на благодатной почве эпохи Просвещения и столь приятное для мудрецов века XX.

Управлять человечеством взялась разумная паукообразная раса. Пришельцы объявили себя «наставниками». Их власть над людьми основывается на гипнотическом внушении. Земляне благоденствуют: повсюду мир, довольство, все сыты-одеты-обуты, молоды и здоровы. Каждый знает свое место в обществе, любит семью, обеспечен работой и может сделать успешную карьеру. Словами одного из просвещенных холопов при «наставниках»,«…стада мирно пасутся, разбойники истреблены, поля возделаны, торговля процветает, искусства просвещают».

Только не надо задавать лишние вопросы. Не надо лезть в политические дела. Невидимые информаторы «наставников» — повсюду. Смутьянов ожидают допросы и пытки. Человечество оказывается в роли инструмента или вьючного животного для господ-пауков. Где-то на звездных мирах армии полулюдей-получудовищ бьются с чужими, решая собственной кровью демографическую проблему. Живорождение в прошлом. Младенцев растят в колбах-купелях. На очереди окончательное «очищение женщины» — выращивание андрогинчиков. Корень беды именно в том, что «двуногая скотина» позволила распоряжаться собой неким возвышенным мудрецам. Те установили новый универсальный миропорядок:«…кровь героев и битвы отважных в войне беспощадной — лишь мелкий эпизод» их замыслов.

Какие знакомые формулы! При всей оригинальности декораций ситуация прочитывается по классическим образцам: «Мы» Замятина, «1984» Оруэлла или «Статья 316, пункт б» Лимонова. В последнем случае смысловое сходство особенно хорошо видно: у Геворкяна «мировое правительство», как уже говорилось, контролирует деторождение, а у Лимонова одно из двух «мировых правительств» планирует в будущем заняться этим, выращивая в колбах (то бишь «купелях») идеальный рабочий скот. Таким образом, «Темная гора» — своего рода антиутопия. Ото всех перечисленных выше она отличается большей мягкостью. Главный герой повествования, механик звездных машин Таркос, познав самые неприятные стороны владычества «наставников», не испытывает особенного дискомфорта и не проходит традиционной в таких случаях трансформации из «детали общего механизма» в бунтаря. На полпути Таркос останавливается: он уже не испытывает трепета, но и не проявляет ни малейшего желания совершить какую-нибудь революцию. Автор вообще без одобрения относится к революциям: «Рабов на бунт подстрекать — преступление не только перед людьми, но и перед богами». Более того, Геворкян моделирует на гиперборейской окраине мировой державы булавочный бунт и образование самостоятельного удела; сравнивая империю пауков и кровавые конфликты внутри мятежного микроскопического княжества, трудно отделаться от мысли, что империя (не будь чужих) устроена куда более здраво.

Помимо альтернативного исторического вывиха с «наставниками» и новым миропорядком на страницах романа существует и привычная версия земной истории. Одиссей, совершая искупительное плавание (уже после возвращения на Итаку), встречает случайно сохранившийся оплот «наставников» — огромный боевой корабль. Если сюжет с приключениями Таркоса показывает, каким параноидальным станет мир в «золотом веке» под управлением «мудрых наставников», то в рассказе о странствиях Одиссея четко показано, откуда исходит угроза нового миропорядка. Знаменитый царь итакийский получает лестное предложение стать правителем корабля. Но его маленькая дочь говорит:»… лучше быть хозяином маленького клочка суши, чем этого большого короба». Хартленд совершенно определенно поглядывает на римленд и всяческую талассократию сверху вниз.

Попутно автор обкатывает новую фантастическую модель симбиоза землян и «чужих». Люди под властью мыслящих пауков используют для своих нужд полумыслящих жуков, стрекоз и т. п., а то и сращивают свое собственное тело с плотью насекомообразного боевого монстра. Что в итоге? В итоге человек постепенно теряет собственную сущность. Здесь Геворкян приходит к тем же выводам, что и Шекли в рассказе «Забавы чужаков», только без мазрхистской ксенофилии американского фантаста… Основная магистраль современной англо-американской фантастики — смиренное отношение к тому, что в будущем человеку придется меняться социально, психически и физически. «Куда вы денетесь, это неизбежно!» — таков навязчивый рефрен множества свежеиспеченных романов. Московский фантаст настраивает на другое восприятие: «Все это омерзительно, да и не столь уж неизбежно. В тот мир торопиться не стоит».

Оставь надежду

Под мощным слоем геополитики, альтернативной истории, футурологии и всяческих литературных изысков укрыто темное сокровище Эдуарда Геворкяна: безнадежность. «Мастер сценариев» перебирает россыпи «бастионов», какие-то из них кажутся ему поуютнее, поэффективнее, какие-то — на выброс… Всякий раз, даже у любимых бастионов-империй, скрупулезно указаны негативные стороны. Поначалу воспринимаешь это как должное: ничто не совершенно в этом мире… Потом осознаешь, до какой степени безнадежно несовершенство человечества, насколько оно неисправимо. Эдуард Геворкян обычно вытаскивает изо всех передряг главных положительных героев, дарует им жизнь. Но если в огромном большинстве фантастических романов так или иначе выстроен хеппи-энд в соответствии со сказочными архетипами — «победили злых», «поженились и счастливо жили», а «умерли в один день», то «мастер сценариев» каким-то неизъяснимым образом заставляет почувствовать: главное, что умрут когда-нибудь, хоть и в один день. От романов Геворкяна веет стоицизмом: выхода из тупика смерти нет и не может быть. Бог или боги над миром не летают, ангелы крыльями не плещут. Несчастья и муки из жизни изъяты быть не могут. Страшно жить в мире сем, всечасно осознавая всю глубину этой трагедии. Поэтому человечество следует увлекать и развлекать великими идеями. В конечном итоге каждая из них основывается на чьем-нибудь безумии и представляет собой иллюзию. Но пока люди поклоняются очередной великой идее, им некогда размышлять о смерти. Лишь духом отважный мудрец никогда не забывает: «Оставь надежду всяк сюда входящий».

Дух героического уныния, витающий над многими прежними текстами московского писателя, — возможно, результат физматобразования. Оно многое дает, но и калечит страшно. Гуманитарию, наверное, легче уверовать, поскольку его на протяжении студенческих лет не отучали верить. Во всяком случае, не зомбифицировали многократно повторяемым требованием полагаться только на цифры и на опыт… После такой обработки человек, пожелавший уверовать — по культурным, интеллектуальным, даже по самым сокровенным душевным причинам, — с великим трудом избавляется от разъедающего всё и вся скептицизма. Ему требуется страшное волевое усилие, чтобы в первый раз тихо произнести: «Верую, Господи, помоги моему неверию»…