Книга Француженки не терпят конкурентов - Лора Флоранд

Нет, глупости. «Я – Магали Шодрон!» Вот теперь правильно. Нет, это же звучит смехотворно. Никто не собирался почтительно склоняться перед ней. Даже Филипп, который уже успел чертовски много сделать для нее, пока только преклонял колени у ее ног.

Она неодобрительно взглянула на свое отражение. Но вот ее плечи медленно расправились и опустились снова, а подбородок вздернулся еще выше. На сей раз получилось более естественно. Возвращение своего образа. Ей не нужно высокомерие Филиппа; она хороша сама по себе. Ей не нужно создавать такую же фирму в этом мире, какую создал он. Или даже производить на него такое же впечатление, какое он произвел на нее. Она вполне самодостаточна и довольна собой.

Нет. Она произнесла это так, словно собственная самодостаточность не устраивала ее. Да, она же произвела на него приятное впечатление. Этот принц явно без ума от нее. «Серьезно, смелей, Магали, – мысленно подбодрила она себя. – Даже ты можешь оценить очевидное».

Яркие воспоминания наполняли ее тем внутренним теплом, какое дарил людям, как она всегда представляла, ее шоколад, разливаясь бархатистым удовольствием по всему телу.

«Ты сможешь оценить очевидное, если захочешь. Если сбросишь свои трусливые очки малодушия».

Точно так же она легко смогла оценить, как радовались за нее тетушки или пытались незаметно подтолкнуть ее на те дороги, которые, по их мнению, могли быть полезны для нее, так же, как они всегда заботились о ее питании и беспокоились, когда она исчезала в своей комнате. И точно так же она могла оценить то, что старые клиенты так быстро вернулись к ним. Филипп встряхнул эту улицу, нагло ворвавшись в ее мир, но традиции затянули и его, люди по-прежнему предпочитали уютный покой «Волшебной избушки», они нуждались в ней. Любили ее.

И вообще жизнь у нее теперь идет прекрасно. Просто нужно не бояться самой себя. Смело смотреть в глаза жизни. И она уже набралась смелости, когда, упаковав сумки, переехала сюда, в Париж, к тетушкам и решила, что отныне ее дом здесь.

Да, она все делала правильно, за исключением одного.

Ей все еще не хватало смелости. Но это не означало, что она не преодолела страхи растерянного одинокого ребенка.

* * *

Сжав в руке ключ, Магали, ликуя и дрожа от возбуждения, прошла на цыпочках по гостиной Филиппа, мягко освещенной уличной иллюминацией. Остановившись возле дивана, она разделась, оставив на себе лишь чертовски сексуальное нижнее белье, сознавая ценность правильно выбранного для данного случая наряда – а этот случай мог потребовать от нее отказа от некоторых своих слов – вроде заявления, что он-де не должен, черт побери, вмешиваться в ее жизнь. Она впервые попыталась поставить себя на его место, представила, что почувствовала бы сама, если бы он сказал такое ей, и испытала почти физическую боль. Точно ее ударили в самое сердце.

Поэтому – да, возможно, ей придется кое в чем покаяться. Глубоко вздохнув, она проскользнула в роскошную спальню прямо к его кровати и там вдруг остановилась. Покрывало лежало нетронутым. Отчего ее сердце, уже взволнованно бившееся от осознания собственной смелости, заколотилось со страшной силой. Потому что, раз его не было в постели, то где-то в сумраке этой квартиры таился грозный и необузданный царь зверей, а она вторглась в его владения. Почти обнаженная.

Потом она услышала шум воды из ванной. Черт. Она с огромным сожалением взглянула на захваченный с собой шарфик. Раз он еще не спит, ей ни за что не удастся связать его, чтобы заставить выслушать ее исповедь.

Она тихо ступила в ванную. О да, перед ней предстала такая картина: Филипп, обнаженный, стоял, опираясь рукой о стенку душевой кабинки, подставив голову и спину под сильные струи воды. Его атлетичное тело влажно поблескивало.

Он выглядел… усталым. Выглядел так, будто стоял под душем уже очень давно.

Он выглядел подавленным, почти… побежденным.

Сердце Магали забилось еще быстрее, порождая мучительную боль. Ей не хотелось, чтобы он признал свое поражение. Это не в его стиле. А именно сейчас он мог быть готов признать свое поражение только в одном.

Она сделала глубокий вдох и, прищурив глаза, попыталась внушить ему свое желание, попыталась дать ему почувствовать свое присутствие. Филипп поступал так постоянно. Одно его появление сразу заполняло все помещение, и…

Его голова поднялась и повернулась.

Она подняла ключ.

– Сюрприз.

Обреченная подавленность мгновенно исчезла. Сменилась… гневом. Суровым и сдержанным.

Он выключил душ и сдернул с сушилки полотенце, зарывшись в него лицом, словно именно его ему хотелось прежде всего вытереть. Очевидно, для него было гораздо важнее спрятать выражение лица, а не остальную часть обнаженного тела, великолепно сложенного и крепкого, соблазнительно для женских прикосновений поблескивающего каплями воды.

Провожая взглядом стекающую каплю, она потянулась к крепким мышцам его живота.

Он поймал ее руку и отвел в сторону. Полотенце спустилось на грудь, и взгляд синих глаз устремился на нее.

– Знаешь что, Магали? На сей раз я действительно не настроен к общению.

Болезненный удар. Ее грудь сдавила тревога, пальцы нервно сжали ключ.

– Ты говорил, что я… ты говорил, что не заберешь его у меня.

– Да, верно, но я не обещал, что никогда за всю свою жизнь ни разу не буду сердиться. Поэтому я буду спать отдельно на том офигенном диване в гостиной.

Продолжая энергично растираться полотенцем, он вышел из ванной.

Магали последовала за ним в гостиную, необычайно растроганная видом этого сильного и сердитого человека и сказанными им только что словами. «За всю свою жизнь».

– Я ведь без разрешения проникла в твой дом, так почему же ты уступаешь мне кровать?

Этот вопрос, видимо, рассердил его еще больше. Сжав в кулаке полотенце, он внезапно повернулся к ней.

– Именно с моего разрешения, Магали, разве ты забыла, что держишь в руке ключ? Может быть, ты думаешь, что я выдаю его каждой женщине, встретившейся мне на улице? Однако именно сейчас мне не хочется никакого общения с тобой. – Она вздрогнула всем телом. – Поэтому отправляйся в мою кровать и оставь меня в покое.

Дрожь сменилась вспышкой тепла, бальзамом пролившегося на раненую душу. Она склонила голову.

– Ты не хочешь общаться со мной, поэтому уступаешь мне свою кровать?

– Черт подери, довольно, Магали.

Филипп скомкал полотенце и, швырнув его на пол, повернулся к ней спиной. И замер в обнаженном великолепии. Свет уличных фонарей, проникавший сквозь большие окна, покрыл все его мускулистое тело серебристо-золотыми бликами.

– Прости, – тихо произнесла она.

Его голова чуть поднялась, но тут же устало опустилась под бременем слишком большой обиды или слишком сильного гнева, которые вытянули из него все жилы.