Книга Третья пуля - Стивен Хантер

Мягко притворив дверь и убедившись в том, что щёлкнул замок, я повёз Лона по паркетному полу мимо стола секретарши. Имя на двери кабинета босса было непримечательным: мистер Голдберг. Ни это имя, ни картина на стене, изображавшая еврейчика средних лет с женой и тремя детьми, всем скопом лучившихся осознанием успеха, достигнутого мистером Голдбергом в Далласе, штат Техас для меня ничего не значили.

Я ввёз Лона в кабинет босса — квадратное помещение с высоким потолком и паркетным полом, залитое светом, с вентилятором, лениво вращающимся над головами и издававшим лёгкий гул. В кабинете было два больших окна, в которые была видна крыша книгохранилища Техаса на другой стороне дороги. По мере приближения к окну обзор становился всё шире во всех деталях: масса зевак по обеим сторонам улицы, вид на Элм-стрит, плавно уходящей вниз и влево лёгким изгибом, заслон из нескольких вязов на том её конце, что был ближе к нам, противоречащий пустоте зелёной площади, залитой ярким солнцем и испещрённой незадачливыми желающими в последнюю минуту найти более-менее подходящее место хотя бы в третьем ряду позади остальной массы стремящихся поглядеть на гламурную пару с минимально возможного расстояния. С нашей выигрышной позиции мы не видели травяного холма, амфитеатра, колонн и мраморных скамеек — всего того, чем процветали Афины в трёхсотом году до нашей эры, построенного здесь отцами техасского города. Однако, каждый квадратный дюйм Элм-стрит после крон деревьев был хорошо виден.

Джимми собрал винтовку, поднял окно на несколько дюймов и сложил на столе несколько здоровых книг-каталогов мистера Голдберга с тем, чтобы устроить их на коленях Лона. Глянув на часы, я увидел, что было двадцать четыре минуты первого.

Когда я выставил Лона в положение, из которого он решил стрелять, мы столкнулись с неизбежным кризисом. Как там говорят — «никакой план не выдерживает столкновения с врагом?»

Дело было в высоте. Лон говорил, что для выстрела с минимальным шумом следует удержать его в комнате, а для этого следовало расположиться для выстрела настолько далеко от окна, насколько возможно, даже несмотря на прикрученный к стволу германский глушитель. Если его выставить в окно, то шум уйдёт в атмосферу и может привлечь внимание либо чьи-то любопытные глаза заметят сам ствол. Смысл был в том, чтобы приглушённый звук выстрела окончательно поглотился стенами, их звукопоглощающей отделкой и шумом вентилятора, крутящегося над головой. Лон собирался стрелять из коляски, но будучи настолько далеко от окна, насколько возможно, при этом сохраняя вид на цель. Проблема заключалась в том, что нигде в комнате Лон не мог расположиться настолько высоко, чтобы получить необходимый угол на цель выше подоконника!

Мы стояли в тупом оцепенении. Блистательный Хью снова обосрался! До меня раньше не дошло — как не дошло и до Джимми — почему Лон назвал пятый этаж предпочтительным! Спускаться на этаж-другой ниже, где угол оказался бы доступнее, было уже поздно.

— Лон, если поднять тебя — ты устоишь?

— Без своих коленных упоров — нет, а они в Роаноке.

— Нам следует его приподнять, — предложил я.

Джимми первым вспомнил о каталогах, предназначавшихся для колен Лона. Они содержали образцы тканей и были толщиной минимум в три дюйма.

— Мы можем поставить Лона на них, — сказал он, схватив четыре каталога.

Мы положили под колёса два из них, приподняв правый край коляски. Было нелегко, хоть Лон и помогал нам, перевалившись налево. Затем другой край. Лон вместе с коляской весил немало, так что задача не показалась нам пикником — я чувствовал, как в висках бухает кровь от усилия, но всё же основную работу сделал Джимми. Лон теперь был достаточно высоко.

— Да, — сказал он, — хороший угол. Но тут крен, левая сторона выше правой. Я могу скомпенсировать, но…

— Понял, — отозвался Джимми.

Моментально содрав новенькое пальто, он сложил его вчетверо и нагнулся к колесу. Я внёс свою лепту, напрягшись со всей мочи, пока Джимми втискивал сложенное пальто между резиной колеса и книгой. Было заметно, что в том месте на габардине, куда нажало колесо, остался чёрный отпечаток.

— Химчистка с меня! — сказал я.

— Гораздо лучше, — признал Лон. Мы вывели его на высоту, с которой он мог прицелиться выше подоконника, но ниже края окна. — Поставьте коляску на тормоза.

Как только я нагнулся выполнить указание, мы заслышали нарастающий звук: похоже, что автоколонна достигла Мэйн в квартале от нас, и приближение волшебного «Линкольна» высвобождало бесформенный рёв, наполненный энергией толпы: приветственные вопли и всеобщие восторженные и очарованные вздохи. Приближался их принц. Кеннеди был где-то в минуте от нас.

— Вот, — сказал Джимми, протягивая Лону винтовку. Это была длинная, гладкая штуковина — не то, что побитая военная рухлядь Алека, совсем не походившая на опасные армейские игрушки вроде карабинов, автоматических винтовок Браунинга и томмиганов, которые я видел во Вьетнаме или красные рыгомёты с уродливыми вентиляционными кожухами и бандитскими барабанами, запечатлённые в любом русском памятнике. В этой винтовке была аристократическая стать, что неожиданно и как нельзя лучше подходило для отречения молодого принца. Лон говорил, что это была семидесятая модель «Винчестера», и я знал, что он и его отец долгое время имели приятные и взаимовыгодные отношения с компанией. Однажды его отцу подарили винтовку, названную «Десятый чёрный король» какого-то невероятного калибра. Названа она была так потому, что американский грецкий орех, из которого было сделано ложе, был настолько густого кроваво-красного цвета, что при определённом освещении казался практически чёрным. Кастомная мастерская «Винчестера», создававшая образцы презентационных винтовок для тех, кто был значимыми фигурами в оружейном мире, выпустила ограниченную серию из десяти экземпляров таких винтовок. Каждая из них звалась «Чёрным королём». Как отец Лона, так и сам Лон использовали эту винтовку, как оказалось — имевшую необычайную точность, завоёвывая высочайшие места на национальных стрелковых чемпионатах.

Но именно эта винтовка не была кастомизирована — во всяком случае, «Винчестером». Лон сам поработал над ней, облегчив спуск, и проведя «беддинг» — что, как я понимал, включало в себя покрытие внутренней поверхности (где металлические детали соприкасались с ложем) чем-то вроде фибергласса или эпоксидной смолы для достижения стопроцентного прилегания одной поверхности к другой и исключения передачи винтовке влияющего на точность давления извне. В целом же винтовка являла собою элегантное, грациозное и гармоничное сочетание округлых поверхностей, заключённое в срез полированного дерева со стремительными очертаниями, словно рванувшееся вперёд подобно чистокровному в каждой линии зверю с напряжёнными мускулами, метнувшемуся, но замершему в своём порыве.

Длинная труба прицела, чёрная и блестящая, крепилась над затвором двумя прочными металлическими кольцами, а в точке прицела посередине между колец располагался управляющий блок с двумя башенками вертикальных и горизонтальных поправок, посредством которых прицел регулировался для достижения максимальной точности. Поскольку я находился рядом, то мог разглядеть белые буквы над башенкой горизонтальных поправок: J. UNERTL. Но что отличало эту винтовку от виденных мною ранее — так это германский глушитель, «Шелльдемпфер» Тип 3, как называл его Лон. Он также имел трубчатую форму и крепился на стволе путём перевода приводного рычага в положение «закрыто». Произведение гения германской инженерии было на удивление коротким, менее фута в длину и походило на стальную бутылку, накрученную на ствол, полинявшую пятнами и потерявшую цвет от долгого военного применения.