Книга "Русская освободительная армия" против Сталина - Иоахим Гофман

В характеристике советской пропаганды Власов предстает только как пособник, как «лакей» немцев, который ползал перед ними «на четвереньках» и «помогал врагам родины мучить русский народ, сжигать наши родные села, насиловать русских женщин, убивать наших детей и осквернять нашу национальную честь». Неловкая фраза в «Открытом письме» Власова, что он скажет о своих представлениях насчет новой России «в свое время», становится доказательством того, что он не преследовал созидательных целей. «В свое время, – издевается Павлов, – но почему же не сразу, господин генерал? С каких пор честные политики прячут свои взгляды от народа? В том-то и дело, что Власов не политик, он бесчестный игрок, который боится открыть свои краплёные карты». При этом уже один взгляд на 13 пунктов Смоленской декларации показывает, на каких основах должно было происходить преобразование жизни в России. А именно, на основах неприкосновенности личности и жилища, свободы совести, слова, религии, собраний и печати, на основе свободной экономики и социальной справедливости. Народам России должна была гарантироваться национальная свобода. И что же далее лучше подходило для опровержения обвинения в подчинении воле немецких захватчиков, чем требование о «почетном мире с Германией», выдвинутое в противовес германской политике, и признание русского народа «равноправным членом семьи народов новой Европы»? Александров, правда, еще мог с определенным основанием назвать «Русский Комитет» «лавочкой»; кстати, полковник Боярский в письме к Власову выразился совершенно аналогично [740]. Но в 13 пунктах впервые появились те требования, которые в расширенном виде, в качестве программы Русского освободительного движения, в конечном итоге, получили свое отражение в Пражском манифесте от 14 ноября 1944 г.

Провозглашенные в Смоленской декларации политические тезисы были в действительности столь взрывоопасными, что советское руководство не могло себе позволить даже пропагандистскую полемику. Но не только сталинский режим был заинтересован в том, чтобы подавить информацию о них. Это же относилось и к германскому политическому руководству, которое подчеркнуто запретило распространение Смоленской декларации по свою сторону фронта по совершенно аналогичным причинам. Пришлось прибегнуть к методу разбрасывания «по ошибке», чтобы ознакомить с ее содержанием и население оккупированных территорий. 8 июня 1943 г. Гитлер выразил свое неудовольствие политической деятельностью Власова и категорически выступил против малейших уступок в духе тезисов «Русского Комитета», а также против создания русской армии, т. к. тем самым, по его выражению, «мы прежде всего упустили бы из виду цели настоящей войны» [741]. Бескомпромиссность, с которой он по этой причине велел воспрепятствовать деятельности Власова, является убедительным опровержением советской пропагандистской формулы, что тот был «наймитом», «низменным лизоблюдом» фашистов. Кроме того, оценка Гитлером Власова и обращение с ним позволяют ясно понять, что Власов как раз не мог служить его интересам, что он, напротив, намеревался развернуть между Гитлером и Сталиным самостоятельную национально-русскую «Третью силу».

Центральный руководящий орган Главного политуправления, оставивший войска Красной Армии в неведении относительно подлинных намерений Власова, вынужден был изобразить в карикатурном виде и солдат Русской освободительной армии. Был выдвинут тезис, что Власов с помощью немцев стремится «сколотить несколько подразделений из таких же негодяев, как он», и «затолкать в них насилием и обманом… немногочисленных военнопленных», – сомнительное утверждение, которому в распространенном в качестве листовки «Открытом письме» «добровольцев Русской освободительной армии» тотчас был противопоставлен аргумент, что многотысячной армии никак нельзя «силой вложить в руки оружие, заряженное боевыми патронами». Точнее говоря, тех, кто вооружился против сталинского режима, было уже сотни тысяч. Так, на 5 мая 1943 г., наряду с «экспериментальными армиями» и несколькими крупными отдельными частями под немецким командованием – 1-й Казачьей дивизией, тремя отдельными казачьими полками, «Платов», «Юнгшульц» и 5-м Кубанским, насчитывалось около 90 русских «восточных» или «добровольческих истребительных» батальонов, 140 более мелких русских подразделений, 90 полевых батальонов, а также бесчисленные отдельные подразделения восточных легионов, Калмыцкий кавалерийский корпус, не менее 400 тысяч добровольцев на штатных должностях в немецких подразделениях, а также от 60 до 70 солдат службы порядка, т. е. местной вспомогательной полиции при военной администрации [742]. Все эти российские солдаты стремились к изменению политических условий на своей родине, что при существующих условиях было мыслимо лишь насильственным путем, в результате гражданской войны. Кажется странным, что именно большевики, которые, пока речь шла об установлении собственной власти, провозглашали гражданскую войну единственной справедливой войной, теперь вдруг выразили возмущение по поводу того, что Власов, как они выражались, хочет «натравить одну часть русского народа на другую и развязать братоубийство». Кроме того, нельзя забывать, что «Русский Комитет» призвал к борьбе «против ненавистного большевизма» всех русских – за исключением только тех, кто добровольно шел на службу в карательные органы НКВД, – приветствовал вступление в ряды Освободительного движения, в принципе, всех соотечественников, независимо от их политической должности в Советском государстве.

Советская антивласовская пропаганда характеризуется тем примечательным моментом, что она не рискнула выступить, скажем, в роли защитницы большевизма, Советского Союза, «завоеваний Октября», а призывала исключительно к защите Отечества, России, «святого и правого русского дела». Большевики являлись, с ее позиций, всего лишь «самыми верными и преданными друзьями» и защитниками России и русского народа. В этом также можно увидеть признание затруднительного положения, в которое было ввергнуто советское руководство выступлением Власова. В столкновении, где советская сторона выступала с патриотическими лозунгами русского прошлого, получила слово и православная церковь – после того, как направленное против нее преследование было по тактическим причинам прекращено. 12 (25) апреля 1943 г. митрополит Ленинградский Алексий направил Пасхальное послание пастырям и пастве «в городах и селах областей, пока еще занятых вражескими войсками», в котором он сравнил эту войну с вековой борьбой Добра и Зла [743]. По нему, на одной стороне стояли, как во времена «святого князя Александра Невского», в облике «тех же немцев» темные и дьявольские силы, выступившие, чтобы поработить и подавить русский народ и его духовную жизнь, на другой стороне – силы Отечества и, как «героические защитники, бойцы нашей Красной Армии». Митрополит Алексий призвал к «священной борьбе», ко вступлению мужчин и женщин в ряды партизан, чтобы сражаться «за веру, за свободу, за честь Родины». Правда, попытка изобразить вместо прежнего подавления христианства в Советском Союзе лживую картину «мирной и радостной жизни в свете святой православной веры» должна была вызвать возражения в кругах самого православия.

За пределами сферы советского влияния духовенство именно в силу своей оппозиции по отношению к оккупационной политике немцев проявляло нескрываемые симпатии к Власову и тем самым выбивало почву из-под патриотических тезисов Алексия. То, что митрополит Анастасий, глава «Русской православной зарубежной церкви», отколовшейся от Патриархата на Карловацком Епископском Синоде, и с ним митрополит Германский Серафим были близки к Освободительному движению, выглядит при этом столь естественно, что едва ли нуждается в упоминании. Анастасий по собственной инициативе сблизился с Власовым и обещал ему поддержку Архиерейского Синода [744]. После Пражского манифеста он от имени «тысяч и тысяч мучеников» на торжественном молебне в берлинской русской православной церкви 19 ноября 1944 г. призвал верующих «объединиться вокруг этого нашего национального освободительного движения» и содействовать «великому делу освобождения нашего Отечества» от «ужасного зла большевизма» [745]. В соперничестве с Зарубежной церковью весной 1943 г. было быстро призвано на арену и авторитетное духовное лицо Патриаршьей церкви, экзарх в Прибалтике митрополит Сергий, услышавший, что архимандрит Гермоген, в прошлом секретарь Серафима, а потому член Зарубежной церкви, считавшейся раскольнической, якобы, был назначен генералом Власовым протопресвитером РОА.