Книга Дорога на Вэлвилл - Т. Корагессан Бойл

Относительно солнца Элеонора еще не пришла к окончательному выводу. На всякий случай, чтобы не перегреться, она прихватила с собой зонтик. Ее с детства учили, да и женский инстинкт подсказывал: загорелые щеки, потемневшая кожа, покрасневшие кисти рук – это некрасиво, почти неприлично, так выглядят батраки или иностранцы. Но доктор Келлог твердил о насущной необходимости светотерапии. Элеонора провела всю бледную зиму, укрепляя свой организм целительными лучами в электрическом солярии, под всевозможными фотофорами и термофорами, кварцевой лампой и искусственной радугой, и в результате ее кожа выглядела более свежей и упругой, чем когда-либо прежде. Цвет лица у Элеоноры всегда был безупречным. Как ей завидовали подружки-одноклассницы! Все они теперь обзавелись мужьями, детьми, поселились в свежеокрашенных домиках с башенками, украшающих волнистые холмы Петерскилла. И чем они заняты теперь – Мэй Боутон, Кристин Пекворт, Люси Стрэнг? Отравляют мужей и детей креатином, насыщенной ядами рыбой, бифштексами, отбивными, жарким? Уж от Люси, по крайней мере, она такого не ожидала…

Петерскилл. На миг мысли Элеоноры задержались в родном городе. Желтые розы шпалерами поднимаются к кухонному окну, жимолость оплетает ограду, отделяющую ее двор от двора Ван Тасселов; кроткая печальная улыбка отца, ее пухлые детские ладошки в его больших руках… Господи, она неделями ему не пишет…

– Так-так-так! Радуемся старому доброму солнышку, а?

Закрывшись ладонью от солнца, Элеонора вгляделась в загорелое лицо Беджера. Панама, холщовые штаны с льняными подтяжками, широкая ухмылка. Рубашку он снял. Элеоноре следовало бы слегка смутиться при виде обнаженного торса, волос на груди, проступавших под кожей ребер, белого следа от шрама на плече, но Беджер уже дважды за эту неделю снимал в ее присутствии рубашку, и Элеонора начала привыкать к этому. В конце концов, человек попросту открывает себя солнцу, как предписывает режим доктора Келлога и на чем сам Лайонел настаивает в своих непрерывных монологах (любое начинание Шефа Лайонел непременно должен превзойти десятикратно).

– Да, – лениво пробормотала Элеонора. – По правде сказать, я уже с полчаса собираюсь подняться и присоединиться к Вирджинии.

Лайонел издал смешок – сухой щелчок где-то в глубине горла – и присел на корточки возле нее. Тень от мужской фигуры коснулась ее тела, будто большая холодная ладонь.

– Право же, Элеонора, – заговорил он, обдавая ее крепким, земным запахом чеснока, – вы должны полностью открыться лучистой энергии солнца. Расстегните блузку, закатайте рукава, приподнимите юбку…

Элеонора вгляделась в его лицо – никаких признаков непристойного заигрывания. Он говорит серьезно, искренне обращает в свою веру, провозглашает новые истины, проповедует Здоровье.

– На самом деле я уже пыталась, – выдохнула она, покраснев. – Вместе с женщинами-членами Клуба Глубокого Дыхания. Знаете, мы в последние две недели собираемся на воздухе, разумеется, в укромном месте, возле женского бассейна…

Глаза проповедника гигиены вспыхнули ярким огнем, будто он на миг вообразил Элеонору во главе целой орды обнаженных женщин.

– Да? – поторопил он ее. – И что же?

Она слегка отвернулась.

– Ну, мы экспериментируем. Примерно так, как это, вероятно, делают мужчины. Освобождаемся от одежды…

– О да! – внезапно вскрикнул Лайонел, сжимая кулаки и жестом победителя вскидывая руки вверх. – Вот именно, именно, именно! Изменения, Элеонора, начинаются с освобождения тела от стесняющей его искусственной оболочки. Я имею в виду не только корсет из китового уса – нет, Элеонора, дело пойдет гораздо дальше, и вы уже начали об этом догадываться. – Он встретился с ней взглядом и уже не отводил глаз. – Вы знаете, что на мне под этими штанами?

В самой дикой фантазии Элеоноре не пришло бы в голову задуматься об этом, но в ту же секунду она угадала ответ.

Лайонел улыбнулся ей во весь рот, всеми зубами, и улыбка задержалась на его лице на секунду дольше, чем следовало.

– Знакомы ли вы с «Freikorper Kultur», пионерским трудом профессора Кунца, положившим начало Движению германских нудистов?

Почему ее сердце внезапно забилось быстрее? Будто у юной девушки, ждущей приглашения на танец.

– Разумеется, знакома.

Если минуту назад ее собеседник казался просто заинтересованным, теперь он был потрясен. За его спиной, в тридцати футах, профессор Гундерсон и Фрэнк командовали двумя рабочими, вооруженными кирками и мотыгами, а Вирджиния Крейнхилл, полная, сорокалетняя дама, скромно сидела на одеяле, охраняя корзину с сэндвичами из Санатория.

– В самом деле? И что вы об этом думаете?

– Это революция! – убежденно заявила она. – Все это абсолютно разумно. Если вспомнить о происхождении человечества, то что может быть более естественным, чем подставить свое обнаженное тело лучам солнца? Но, к несчастью, общество принуждает нас носить эти ужасные костюмы. – Для пущей выразительности Элеонора подергала тяжелые складки своей юбки.

– Но вы прекрасно одеты, – возразил Лайонел, опускаясь на колени и все ближе склоняясь к ней. – Я все утро собирался сказать вам, как очаровательно вы выглядите сегодня – совершенно неотразимо – вам так идет это платье, а ваши глаза под широкими полями шляпы похожи на подтаявшие кусочки масла…

Элеонора церемонно поблагодарила за комплимент.

– Но я понимаю, о чем вы говорите, – продолжал он. – Одежда в такую погоду, как сегодня, – это излишество, навязанное модой, стесняющее движение, совершенно нелепое. А я мог бы вообразить, какой вы предстанете без одежды – так сказать, в естественном виде, au naturel. Профессор Кунц тотчас избавил бы вас от этого костюма, и от белья тоже. – Он снова откинулся назад, широко раскинул руки, вбирая в себя солнечный свет, легкое дыхание ветра, не оскверненный человеком пейзаж, простиравшийся вплоть до горизонта. – Какой прекрасный день! Никакая прогалина в Баварии, никакой утес в Блэк Форест, никакой грохочущий водопад не сравнится с этим ландшафтом, ведь правда же?

– Да, – согласилась Элеонора, покусывая травинку. – Однако если бы мы решили нынче основать местное отделение «Freikorper Kultur», мне пришлось бы лишиться вашего общества и компании Фрэнка и профессора Гундерсона, не говоря уж о возвышающем душу обществе двух наших землекопов. Я бы осталась наедине с Вирджинией, и это было бы так скучно, что все солнечные ванны того не стоят.

– Отнюдь нет, дражайшая Элеонора. Конечно, несколько отсталый и привыкший к пуританской морали директор нашего Санатория требует разделения полов, словно в обнажении человеческого тела есть нечто постыдное, словно наше тело – это какая-то мусорная куча, а не храм, который он сам постоянно призывает чтить. Как вы знаете, Герхард Кунц поощряет свободное общение полов. А почему бы и нет?

Элеонора не знала, почему бы и нет. Она с упоением и ужасом читала у Кунца те страницы, где описывались развлечения в обнаженном виде; она воображала себе мужчин – волосатых сатиров, которые окунаются в ледяную реку, а затем греются на солнышке, возлежа на гранитном постаменте. Женщины сидят подле них, их нежные, теплые тела обнажены, груди тянутся к земле, влекомые силой тяжести, все ведут легкомысленную, веселую болтовню. Элеонора не была близка ни с одним мужчиной, кроме Уилла, и она любила Уилла, но она ощущала в себе присутствие какой-то иной силы, что-то тайно, но мощно билось в ее жилах, требовало выхода. Она поглядела Лайонелу в глаза.