Книга Как я охранял Третьяковку - Феликс Кулаков

Сижу я как-то в конце февраля, ближе к вечеру на банкетке, на «первой зоне». Осуществляю подмену, кажется, Владика Ходункова.

Банкетка стоит на мостике, соединяющем четвертый и пятый залы, прямо над Главной лестницей. Сидя на ней, ты спокойно можешь контролировать верхнюю площадку лестницы (там где стоит бюст основателя и однофамильца Галереи П. М. Третьякова), сам оставаясь при этом незамеченным. Для сотрудника, решившего дать роздыху усталым ноженькам лучшего места на «первой» зоне не сыскать. Существует, конечно, вероятность, что начальство выскочит на мостик из-за угла, но риск – благородное дело. Или сиди здесь, или иди стой на пару с бронзовым Павлом Михалычем.

Сижу, курю бамбук, жду Вадика.

Вдруг, смотрю: блях-муха, ёптвою… По лестнице неторопливо, вразвалочку так поднимается Леонов. Я давным-давно перестал удивляться его появлениям в самых неожиданных местах и в самое неурочное время. Как-то притупилась уже прелесть новизны. Поэтому предпочел не реагировать на него вовсе. Не видел я Леоныча и точка. Я ему не нянька и не теща. Гоняться за ним по залам, а потом конвоировать в Инженерный – поищите-ка другого дурака.

Но он опять прошел по площадке, потом еще раз. И еще. Ходит и ходит туда-сюда, как нарочно. Вздохнув, я вышел из засады. Наша встреча состоялась подле парадного портрета императора Петра III – рахитичного мужичка с бессмысленным взглядом и тонкими ножками в тяжелых ботфортах. Прихватил я Леоныча за пуговицу пиджака и говорю ему:

– Александр Георгиевич, душа моя, придумайте какой-нибудь хороший, жирнявый отмаз. А не то ведь я накажу вас по профсоюзной линии.

Леоныч прямо просиял:

– Фил! А я бегаю тут, тебя ищу!

Совсем оборзел… Сейчас не обед, не его подмена, не ураган, не теракт. Сейчас страда сенокосная и самое что ни на есть рабочее время. А он «бегает тут, меня ищет».

– Какая честь мне, марамошке хуеву! И на хрен я вам сдался? Саш, я сто тысяч раз говорил тебе, что не могу покрывать твои фортели вечно. Ты почему не в Инженерном?

– Погоди, Фил… – начал было он.

Но я его прервал:

– Тебе вот скучно стало, ты прогуляться вышел, а Евгений ведь мне будет предъявы выставлять! Шнырев уже и тот напрягается. Паства ропщет, говорят: «А чем это мы хуже вашего Леонова?». И в принципе, они совершенно правы. Короче, какого пса ты тут ошиваешься, Саша?

– Говорю же, тебя ищу.

– Ну так считай, что нашел. Не только меня, но и десять процентов еще. В чем дело, родной?

– Пойдем лучше присядем.

Я начинал уже потихоньку заводиться:

– Ага, еще и приляжем. Потом вернется Ходунков – устроим веселый шурум-бурум на троих, да?

Леоныч, напротив, был удивительно покладист:

– Ладно, как хочешь. Можно и стоя поговорить.

– А-а-а, поговорить, значит? Разговор недолгий получится: денег нет!

Он даже обиделся:

– Да причем здесь деньги!

– Тогда что здесь причем?

– Вот скажи, только честно. Тебе что, действительно так уж нравиться Третьяковке вуайеризмом заниматься?

– Чем-чем?

– Вуайеризмом. Подглядыванием то есть.

– И за этим ты меня искал? За кем это я подглядываю, по-твоему? За Сальниковым? Ну было… Так ведь случайно, сколько раз повторять! Хули он не запирается в параше, Сальников твой!

– Я не то имел в виду. Хотя это было незабываемо!

– Да уж… Как вспомню… Но мы отвлеклись, душа моя. Так в чем дело?

Леоныч почесал всей пятерней в затылке, и глядя куда-то в потолок сказал:

– Просто это… В «Куранте» тебе не надоело работать?

– «Надоело» – это не совсем то слово, – вздохнул я. – Заебало.

– Вот и меня тоже. Пора что-то менять в жизни, не находишь?

– Податься в «Белое братство»? Или к старцу Сиклентию, как Зеленкин? Леоныч, недаром я подозревал в тебе сектанта и извращенца. Мне еще тогда сразу не понравились крики эстонской девушки.

– Дурак ты! – возмутился Леоныч. – Это она от множественного оргазма! Ей было со мной очень хорошо.

– Ага-ага… Ну да… Как Ричарду Гиру с хомяком в жопе.

Леонов скривился – я ответил ему на случай с Сальниковым ассиметрично и напомнил сразу две истории. Одну он сам рассказывал, а в другой и мне довелось поучаствовать.

Сначала про Ричарда Гира.

Не знаю уж, правда, это или нет, но Леоныч уверял меня в следующем. Ричард этот, мать его, Гир был какое-то время женат на Синди Крофорд. И была у них одна во всех смыслах интересная придумка. Во время чих-пых для полноты ощущений и сочности картины Ричард Гир практиковал засовывать себе в… Как бы это поделикатнее… А, чего уж там, из песни слов не выкинуть! Он засовывал себе в жопу хомяка, завернутого в полиэтиленовый пакет. Что интересно, хомяка живого и каждый раз нового. На естественный вопрос «зачем?!» есть только один приемлемый ответ: ему так, наверное, больше нравилось фаршировать старуху Синди.

Лично я плохо его понимаю, и вообще нахожу такую привычку несколько эксцентричной. А кто-то, возможно, его и вовсе осудит. Однако, друзья мои, давайте отнесемся к этому факту спокойно и толерантно, как современные европейские люди. Давайте не будем лицемерно ужасаться: «Ах, хомяка! Ах, Ричард Гир! Ах, в жопу! Какой кошмар!».

Не будем отвлекаться. Вот значит, запихивает Ричард Гир хомяков в гудок, запихивает… И все шло хорошо и гладко. Пока однажды не попался ему хомяк с характером – настоящий такой Сухэ Батор, сын джунгарских степей. Свободолюбивый грызун не пожелал мириться со своей второстепенной ролью. Если вдуматься, это и в самом деле унизительно: сидеть у некто в жопе в тот самый момент, как этот некто яростно отжариваетт третье лицо.

И хомяк прогрыз пакет насквозь. Вы видели, какие у хомяков бывают зубы? Ну вот то-то… Когда Ричард Гир, неожиданно укушенный изнутри, заорал диким голосом, безмозглая фотомодель спросила его:

– Милый, тебе, правда, со мной ТАК хорошо?

Что ответил на это Ричард Гир неизвестно.

Во избежание судебных разбирательств и обвинений в клевете повторяю: это мне Леоныч рассказал. Все вопросы и предъявы – к нему.

Вторая история такая.

Торчу я как-то у Леоныча в Инженерном. Так, безо всякой служебной надобности, просто проведать его зашел. Сижу на обшитой медью стойке гардероба, чай пью, ногами болтаю. Вдруг открываются двери и заходят две девушки неуловимо иностранной наружности. И весьма недурной, смею вас заверить. Такой, знаете ли, нордический тип. Полубрунгильды. Смахивая с белокурых локонов снежные хлопья, они неуверенно оглядываются по сторонам и, наконец, спрашивают: