Книга Плач юных сердец - Ричард Йейтс

— И не очень разговорчивая?

— Да, совсем неразговорчивая.

— Ну тогда… — сказал доктор с хитрым видом, в котором читалось какое-то неприятное подмигивание, — тогда вам просто не доводилось слышать о внешних пределах и прочих подобных вещах.

Как-то утром пришло напечатанное на хорошей машинке письмо из Уоррингтона — судя по почерку на конверте, его переправила им Люси; смысл был в том, что Лаура может вернуться на второй курс «с испытательным сроком».

— Прям охуеть как круто, — сказал Майкл. — Слушай, девочка, никогда в жизни не соглашайся ни на какой «испытательный срок». Шел бы этот Уоррингтон нахуй. А эти свои трико и прочую дрянь пусть засунут себе в жопу.

И только в этот момент он вспомнил, что колледж Уоррингтон, вообще-то, порекомендовала молодой школьный консультант, спокойная и вдумчивая Сара, которая молча сидела сейчас с ним рядом за завтраком.

— Ладно, дорогая, извини, — сказал он.

В последнее время слова типа «дорогая», «девочка», «любимая» текли в этом доме таким мощным потоком, что он порой переставал понимать, с которой из двух девушек разговаривает, но на этот раз имелась в виду Сара.

— Ты не подумай: попробовали — и ладно. Я лично всегда считал, что Уоррингтон ей не подходит: наверное, даже в Биллингсе она научилась бы большему, чем в этом цветнике. А кроме того, если она будет учиться в Биллингсе, она сможет ходить на консультации к доктору как-его-там, сколько ему заблагорассудится, а потом, если появится у нее такое желание, переведется в какой-нибудь университет поприличнее.

И Сара согласилась, тщательно все обдумав, что этот план не лишен здравомыслия.

— Забавно, — сказала Лаура с другой стороны стола, и в глазах у нее появилась поволока, а в голосе мечтательность. — Я почти ничего уже не помню про Уоррингтон — все как-то размыто. Помню, как мы после обеда всей толпой шли через поля к шоссе и там сидели и ждали, когда подъедет какая-то определенная машина. Машина съезжала на обочину и останавливалась, водитель опускал стекло, чтобы мы могли просунуть туда деньги, а потом вручал нам такие коричневые бумажные пакетики. Там были капсулы с кислотой, разные амфетамины, кокс, гашиш и просто старая добрая марихуана, и потом мы шли обратно в школу — там над этими полями бывали такие прекрасные закаты, — и у всех было чувство, что мы такие богатые и все у нас замечательно, потому что на следующую неделю нам теперь уж точно хватит.

— Ага, — сказал Майкл. — Ах, сколько ностальгии, любовь моя, прямо буколика какая-то. Только вот что я тебе скажу. Ты больше уже не хиппи, ясно? Кончилась твоя безответственность, никто больше твоим желаниям потакать не будет. Ты теперь психбольная, и мы с твоей мачехой сделаем все возможное, чтобы мозги у тебя встали наконец на место. Так что, если ты уже наелась, можешь идти к себе и заснуть еще часа на четыре или сделать что-нибудь столь же полезное.

— Тебе не кажется, что это уже чересчур? — спросила Сара, когда Лаура ушла.

И он угрюмо уставился на желток своей остывшей яичницы. Не было еще и девяти, а он уже дважды вышел из себя.

В тот же день в приемном отделе университета ему сообщили, что на осенний семестр записываться уже поздно и что лучшее, что можно сделать, — это подать заявление о том, чтобы Лауру зачислили с февраля. Получается, что они еще на пять месяцев застрянут втроем в доме, который стал вдруг казаться слишком маленьким.

— Что ж, я думаю, мы это переживем, — сказала Сара. — Я, кстати, считаю, что ей все равно еще рано возвращаться в колледж. Тебе так не кажется? По-моему, она еще недостаточно сосредоточенна.

Вскоре пришло письмо от Люси. Очень короткий текст был аккуратно расположен по центру страницы, и по вниманию, уделенному форме и содержанию письма, было понятно, что Люси писала его несколько раз, прежде чем найти верный тон.

Дорогой Майкл,

очень признательна тебе, что ты вмешался и взял на себя ответственность за Лауру этим летом. Ты оказался на месте, когда она в тебе нуждалась, и, судя по всему, поступил мудро и очень правильно.

Мои наилучшие пожелания Саре и благодарность за ее помощь.

Как всегда, всего доброго,

Л.

P.S. В скором времени перебираюсь поближе к Бостону, наверное в Кембридж. Адрес сообщу отдельно.

— Я, конечно, видела ее всего один раз, — сказала Сара, — но у меня сложилось впечатление, что она очень… достойная женщина.

— Ну конечно очень достойная, — сказал Майкл. — Все трое в нашей маленькой семье очень достойные люди; проблема только в том, что двое из нас чокнутые.

— Прекрати, Майкл. Опять ты начинаешь эту чушь про то, что ты чокнутый?

— Почему чушь? Будет лучше, если я начну выражаться как психиатр? «Психотик»? «Страдающий маниакально-депрессивным синдромом»? «Параноидальный шизофреник»? Слушай, попытайся меня понять. В детстве, когда ни одна живая душа в Морристауне еще не слышала про Зигмунда Фрейда, мы признавали три основные категории: есть типа чокнутые, есть чокнутые и есть на все голову чокнутые. Этим терминам я доверяю. Я всегда думал, что не прочь стать типа чокнутым, потому что девушкам страшно это нравится, но врать не буду: под эту категорию я уже никак не подпадаю. Я чокнутый, и у меня есть бумажка, это подтверждающая. Лаура тоже чокнутая, как минимум сейчас, и, если мы с ней не приложим все усилия, чтобы выкрутиться, мы оба в конце концов станем на всю голову чокнутыми. Вот так все просто.

— Знаешь, что ты иногда делаешь? — спросила его Сара. — Ты идешь на поводу у собственной риторики и под конец уже сам не понимаешь, что говоришь. Например, пытаешься рассказать мне про Эдлая Стивенсона[85], и в конце концов он получается у тебя чуть ли не распятым Иисусом. Я очень надеюсь, что в лекциях ты до этого не доходишь, а то можешь остаться в окружении толпы недоуменных студентов.

Он подумал некоторое время и, когда решил, что сердиться на нее не будет, сказал:

— Давай все-таки студентами и преподаванием буду заниматься я, договорились?

После чего скрылся у себя в кабинете в полной уверенности, что последнюю фразу ему удалось произнести с должным достоинством и смирением.

На этот раз она действительно перешла границу, поставив под сомнение его преподавательскую компетенцию. В кои-то веки она оказалась слегка не права в этих мелких, но постоянно учащающихся ссорах, и, скорее всего, она это признает. Сразу она, конечно, извиняться не будет — скорее всего, дождется, когда улягутся все дневные и вечерние треволнения, когда они окажутся наконец вместе в кровати, испещренной отсветами бледной канзасской луны; тогда, у него в объятиях, она, наверное, попросит прощения. А может, к тому времени в этом уже не будет никакой необходимости.