Книга Ямщина - Михаил Щукин

Боровой высунулся в дверь избушки, позвал Петра:

— Давай сюда! Пельмени скоро поспеют.

Петр достал ружье, укромно лежавшее на возу, еще раз оглядел поляну и вошел в избушку, где в низенькой печке, обмазанной глиной, постреливали дрова, а в чугунке уже булькали замороженные пельмени, настряпанные Феклушей в дорогу в полном изобилии. У стены — длинные нары, закиданные сеном; в стене, напротив дверей, — крохотное оконце. Низкий потолок не давал Боровому выпрямиться во весь рост, и он то и дело стукался об него головой, и тогда сверху, из рассохшихся щелей, сыпалась земля.

Приоткрыв дверку печки, чтобы в избушке стало чуть посветлее, они молча поели пельменей, а после долго смотрели на весело пляшущий огонь.

— Так, господин офицер, — словно очнувшись, Боровой вскинул голову, ухватил Петра за рукав и притянул к себе, — слушай меня хорошенько и запоминай. Перво-наперво — без моего ведома ни единого шага. Это особо заруби. Дальше… Спи вполглаза и все время оглядывайся. Жизнешки наши теперь за здорово живешь фукнуть можно. Все уяснил?

— Ничего не уяснил. Одни загадки, а разгадывать их у меня нет никакого желания.

— Будет, будет желание! Как на хвост наступят да прищемят побольней — оно сразу появится. А теперь спать ложись, а я на караул, на морозец, чтоб не дремать.

Пригревшись у печки, Петр разомлел и, едва прилег на нары, как сразу же и уснул, только и успев подумать: «Веселое предстоит дело…» Никакого страха он не испытывал, предстоящая опасность и неизвестность не вызывали в нем даже легкой тревоги, поэтому и спал он, вопреки наказу Борового, крепко, даже без сновидений.

21

— Петр Алекс-е-е-и-и-ч! Петр Алекс-е-е-и-и-ч!

Он готов был услышать что угодно, но даже внезапный выстрел не бросил бы его в такое замешательство, как этот радостный крик, догнавший его у самого свертка с тракта, когда, следом за Боровым, Петр уже заворачивал лошадь, направляя ее на узкую дорожку, по которой они добирались в прошлый раз до потаенной заимки, где ночевали в доме угрюмого хозяина. Медленно, еще надеясь, что это ему послышалось, он обернулся назад. Нет, не послышалось. К свертку, далеко раскидывая копытами ошметья подтаявшего снега, летел конь, а на нем встряхивалась в седле Феклуша и продолжала радостно кричать:

— Петр Алексе-е-и-ич!

Длинный конец размотавшейся черной шали взмахивал за ее правым плечом, словно крыло.

Крик услышал и Боровой. Мигом соскочил с воза и проворно кинулся наперерез. Перехватил запаленного коня за уздцы, выдернул из седла Феклушу, поставил ее перед собой, схватил ручищами за плечи и стал так трясти, что у той, бедной, голова моталась, как у тряпичной куклы.

— Ты зачем здесь? Ты зачем здесь, дура?! — Боровой захлебывался от злости, не находил других слов и повторял, словно заведенный, только одно: — Ты зачем здесь?!

Наоравшись вволю, он отпустил Феклушу и, потоптавшись на одном месте, пошел к своему возу, на ходу буркнул:

— Давай подальше отъедем.

Отъехали подальше. В мелком березняке, примыкавшем прямо к краю узкой дороги, Боровой остановил своего коня, настороженно огляделся и поманил к себе Петра и Феклушу. Когда они подошли, он, не слезая с воза, нагнулся и вытащил из-под мешка ружье, положил его на колени. Перехватил взгляд Петра и пояснил:

— Теперь так будем ехать, по-военному. Рассказывай, девка, каким тебя ветром надуло? Кто надоумил?

— Никто, я сама… Погодите присяду, ноги с непривычки…

Феклуша начала рассказывать, и Боровой, чем дальше ее слушал, тем сильнее мрачнел.

Оказывается, после их отъезда отбыл и Тихон Трофимович вместе с Дидигуровым. Как было сказано — по делам в Каинск. Это было в обед. А вечером, когда приказчик уже собирался закрывать магазин, появились два прилично одетых господина. Потолкались у прилавка, разглядывая товары, и позвали приказчика:

— Любезный, подбеги к нам… Сколько эта штучка стоит?

Приказчик подбежал, наклонился над прилавком, и тут же один из пришедших приставил ему нож к горлу. Произошло это так мгновенно, что Феклуша, собиравшаяся мыть полы в магазине, замерла в темном коридорчике и даже не ойкнула от страха. Прижалась к стене, скрываясь за цветастой занавеской, и в широкую щель видела все, что разворачивалось прямо на ее глазах.

— Не дергайся, парень, а то у меня рука легкая, зарежу и не замечу, — пришедший, не давая приказчику выпрямиться, не убирал нож, а другой в это время уже запирал изнутри двери и задергивал шторы на окнах.

Феклуша, прижав к груди руки, не шевелилась.

— Отвечай быстро и не задумывайся. Когда Боровой уехал?

— Вчера, вчера уехал, — с готовностью отозвался приказчик.

— Хорошо. Сколько у них подвод?

— Две. И конь запасной, под седлом.

— Лошади какой масти?

— Чалая и жеребец вороной. А под седлом — серый, в яблоках.

— Ружья взяли?

— Взяли.

— Еды много?

— Полные возы.

— На сколько уезжают, говорили?

— На сколько — точно не знаю, но надолго — месяц-два, не раньше.

— Молодец. А Дюжев куда отправился?

— Хозяин в Каинск отбыл, по делам.

— Сходится! Ну, ты, парень, золотой! Торгуй дальше, но язык за зубами держи, а то я его отрежу. Чик — и нету! Вот так!

Лезвие ножа хищно блеснуло, и к ногам приказчика упал большущий кусок от полы его сюртука. Приказчик икнул, глянув под ноги, а оба господина, открыв двери, неслышно выскользнули, как испарились.

Феклуша не могла сдвинуться с места, ноги будто приросли к полу, а приказчик, медленно выпрямившись, тупо смотрел на прилавок, и видно было, что он боится оглянуться назад.

— Да ушли они, — у Феклуши прорезался голос, и она сдвинулась с места.

— Ушли? — приказчик снова икнул и вытер со лба пот, — а ты здесь была?

— Да вот, стояла…

— И ничего не видела! И не слышала! Понятно?! Это хозяйское дело — пусть разбирается, а нам с тобой под нож вставать никакого резона нет! Слышишь, что говорю?! Слышишь или нет?

— Слышу, — пролепетала Феклуша, которая все еще не могла отойти от страха.

Они вместе закрыли магазин, вместе прошли в дом, и приказчик все повторял и наказывал Феклуше, чтобы она никому ничего не рассказывала. Та согласно кивала, а вечером, уже в потемках, заседлала коня, тихонько вывела его в поводу за ворота и, перекрестившись, взобралась в седло.

— Ночью уж шибко страшно было. Скачу, а сама боюсь — вдруг не догоню, на постоялых дворах спрашивала… — Феклуша потуже перевязала шаль и, опустив глаза, попросила: — Мне бы хлебца кусочек, я как без ума выскочила, ничего не взяла…