Книга Перед вратами жизни. В советском лагере для военнопленных. 1944-1947 - Гельмут Бон

Его невеста — наследница горнолыжного отеля, который расположен между крупнейшими городами Норвегии Осло и Берген.

Его мать норвежка.

У Бернда большие карие глаза. В них есть что-то звериное, как у скандинавского бога лесов.

Однако его лицо добродушное. Глядя на него, никогда не поверишь, что он так много повидал на свете.

Теперь Бернд мой друг.

Когда в первый день после Рождества мы сидим в землянке и штопаем уже порядком износившиеся рукавицы, я рассказываю ему о своих отношениях с женой.

— Возможно, это не имеет большого значения! — говорю я ему. — Но, может быть, ты все же послушаешь, мою историю?

Не кто иной, как Бернд, передает мне привет от Мартина Цельтера. Прихватив с собой санки, наши ходили на продовольственный склад за продуктами. По пути на склад они встретили курсантов. Их все еще заставляли, как лучших пленных, таскать санки. Пока еще не было и речи о начале занятий в школе!

Я был очень рад, что Мартин обратился именно к Бернду, чтобы передать мне привет.

До конца декабря мы продолжали валить деревья. За эти двенадцать дней мы довольно сильно похудели. Но мы всеми силами старались не влачить жалкое существование пленного.

Когда мы обнаружили, что по ночам Юпп ходил в наш хлебный склад, который мы устроили рядом с нашими нарами, то решили, чтобы двое наших надежных товарищей легли спать рядом с хлебным складом. Ночью они сделали вид, что уснули.

Но сами зорко наблюдали за хлебным складом сквозь щели в нарах.

— Мы видели, что он жевал! — подняли они тревогу.

Юпп пытался отговориться тем, что это якобы была его собственная порция хлеба, которую он ел, когда готовил для нас пайки.

— Ах, твой собственный хлеб?!

Юпп продолжал настаивать на своем. По его словам, он не может съесть весь свой хлеб за один раз, поэтому оставляет часть горбушки на ночь.

— Так много?! — не отставали мы от него. — Мы все сразу съедаем свой хлеб. А у тебя, оказывается, нет аппетита! Но это все от того, что ты тайно жрешь из общего котла!

— Мне разрешил начальник! — защищался он.

— Начальник не мог разрешить тебе жрать наш суп! Ты понимаешь это? Мы тебе не какие-нибудь глупые пленные! Не забывай об этом! Теперь нам понятно, почему работавшие в лесной бригаде пленные быстро становились дистрофиками! На Новый год мы отправляемся в лагерь. Мы напишем на тебя докладную! То, что ты вытворяешь, — это саботаж!

От злости Юпп аж позеленел:

— Мне теперь понятно, почему они не хотят иметь в школе таких умников, как вы!

Юпп бежит жаловаться на нас начальнику. Кажется, у нашего переводчика тоже рыльце в пушку!

Только бы дождаться Нового года!

Утром 31 декабря каждый из нас получает по две порции супа. Это питание на целый день. Кроме того, нам выдают и по шестьсот граммов хлеба.

Когда мы, готовые к выступлению, выстраиваемся перед землянкой, Юпп начинает орать на нас:

— Вы должны оставить свои вещи здесь!

Чтобы он мог во время нашего отсутствия все спокойно перерыть? Ну уж нет. Мы забираем свои вещи с собой.

— Вам все равно придется тащить их опять назад! — пытается уговорить нас Юпп.

— Это наше дело! — отвечаем мы.

Сплоченной группой мы маршируем по заснеженному лесу.

— Так, как поступили мы, должны поступать все пленные! — гордимся мы своим поступком.

Мы быстро движемся вперед вместе с нашими пятью санями, на которых установлены ящики. В эти большие ящики мы уложили несколько человек с обморожениями или высокой температурой. Вот уже и просека с трубопроводом высотой в рост человека.

Когда мы подходим к избе, за окном которой когда-то стояла женщина, то это означает, что мы прошли половину пути. Теперь остается лишь пересечь долину. А там посмотрим!

Или мы пойдем прямо, или повернем налево!

Если мы пойдем прямо, то попадем на территорию школы.

Если повернем налево, то это будет означать, что мы уже относимся к лагерю!

Я не решаюсь поднять голову, когда тяну за веревку саней. Остались последние сто метров.

Здесь дорога идет в гору, и приходится волей-неволей низко опускать голову, когда надо изо всех сил налегать на веревку.

— Послушай! Он идет прямо! — говорит идущий рядом со мной Бернд.

— Да что ты говоришь! — Во мне все ликует.

Действительно, наш начальник шагает по дороге, ведущей к воротам школы. Для нас было бы страшным ударом, если бы нас отправили в лагерь. А сейчас мы оставляем лагерь слева от себя. Лагерь с множеством землянок. Издали эти землянки похожи на гробы. Выстроенные в два длинных ряда гробы с телами шахтеров после аварии на шахте. А саван здесь снег, от которого голова болит так же, как от пролитых слез.

Перед воротами на территории школы происходит заминка, и нам приходится ждать, пока их откроют. Мы машем руками кое-кому из знакомых, кого видим за колючей проволокой.

Правда, я никому не машу, хотя и вижу некоторых из нашего 41-го лагеря. Вот, как всегда, с видом очень занятого человека в корпус прошел Фридель Каубиш.

Только у немногих курсантов есть время, и они подходят ближе к забору.

— Ну, как вы там? — кричим мы им. — Когда начнутся занятия в школе?

Они этого не знают. Они вообще не очень разговорчивы. Но заметно, что им все еще немного стыдно. И они смотрят на нас как на людей, судьбе которых не позавидуешь.

Вот Мартин наверняка обрадуется, когда услышит, что лесная бригада вернулась.

Наконец ворота медленно открываются.

Но мы не поворачиваем к одному из школьных корпусов. Мы пересекаем всю территорию школы и выходим через задние ворота. Нас ведут в баню, прежде чем отправить в лагерь. А вот об этом мы и не подумали!

В душе каждого из нас поднимается волна необузданного гнева. Безграничной ярости, направленной не на что-то или на кого-то конкретно. Вот именно, получается так, что в данный момент нет никого, на кого мы могли бы направить всю нашу ярость.

Разве кто-нибудь говорил нам, что мы по-прежнему относимся к антифашистской школе?

Нет!

А разве мы сами в глубине души хотим, чтобы Германия превратилась вот в такую красную школьную зону?

Боже упаси!

Ну, вот видишь!

Но мы хотим жить! Но мы ни в коем случае не позволим им превратить нас в лагерную пыль! Ни в коем случае!

В бане происходит маленький бунт, когда они захотели остричь нас наголо.

— Никто не войдет в баню, пока я вас не постригу! — заявляет парикмахер. — Вы думаете, что я хочу, чтобы из-за вас меня бросили в карцер!