Книга Мусульманская Русь. Восток - Марик Лернер

На территории, входящей в Свободный район, кого только нет. Он граничит с монгольскими землями, Синьцзяном. Китайцы, киргизы, кашгарцы, уйгуры, монголы, тибетцы… Можно встретить кого угодно. Сюда в разное время занесли католичество, буддизм, даоизм, ислам. Да и среди синдикалистов множество самых разных малых народностей и верований. Партия на словах провозглашает равноправие и даже дает его, хотя все руководство состоит из чистых китайцев и политику проводит вполне националистическую.

— Правильно делают, — невозмутимо попыхивая, сообщил старик. — У них два языка во рту. Один для иностранцев, другой для остальных. И речи очень разнятся, смотря от присутствующей публики. Вы надеетесь их использовать, а они вовсю уже пользуют вас.

Он неожиданно заперхал. Я не сразу сообразил — это не кашель. Это смех. Уж очень странно звучало.

— Партия считает главным своим противником Гоминьдан, — успокоившись, продолжил. Говорил он очень тихо и сидя ко мне вполоборота. Вроде и не разговаривает, а просто наслаждается курением.

— Армия сражаться с японцами не намерена. Японцы бьют гоминьдановцев — прекрасно! Цзян вынужден перебрасывать войска на юг. На место ушедших частей проникают войска синдикалистов и берут власть. Если потребуется, добьют «союзников». Поражение Гоминьдана — лучший момент для расширения влияния и захвата новых провинций. Японское наступление направлено на приморские районы, где основная промышленная база Китая. Еще лучше — ведь сегодня Сиань несопоставим по силам с Шанхаем. Всю работу за синдикалистов выполнят самураи, и останется подобрать обломки. Это открыто говорят на собраниях. И это путь к гражданской войне на фоне вражеского вторжения. Интересы Китая выброшены в мусор. Важнее цели партии. Лучше бы тебе к своим — в военную миссию русских. А то случайно попадешь под японскую пулю.

— Ты шпион, старик?

Он вновь заперхал.

— Я — калмык, — сообщил через минуту, давя докуренную до фильтра сигарету.

Я поспешно предложил пачку.

— Хватит, — по-прежнему не поворачиваясь, отказался. Неудобно так разговаривать, глаз не видно, но настаивать глупо. Захочет — скажет. — Незачем привыкать к хорошему.

Он помолчал и все также тихо, но с явной тоской в голосе сказал:

— В начале века мы поднялись против вашего Кагана, будь проклято его имя навечно. Калмыки всегда жили со скота. Тот, у кого погибло стадо, превращался в «байгуша», или «убогого». У нас отнимали лучшие места кочевок, и только потому что не той веры. Есть пределы даже при умелом стравливании. Каждый калмык мнит себя ханом, да не каждый готов умереть с голоду. Мы — воины и предпочитаем смерть в бою.

В газетах об этом не писали, вспомнил я. А слухи ходили. Два с лишним года резня шла. Совсем не спрячешь. И отношение у меня тогда было соответственное. Молодой, глупый, не понимал. Чего этим надо? Зря земля пропадает. Не просто отбирали — пытались заселять русскими крестьянами. Не очень удачно. Целину поднимать не слишком рвались. Все равно лучшие угодья занимали. Обычная в то время политика вытеснения иноверцев.

После восстания из ста девяноста тысяч, по официальным данным, уцелело меньше семидесяти. Сколько поселенцев перебили, никому не известно. Тысячи — без сомнения. Калмыки — воины. Этого у них не отнимешь. Калмыцкие отряды с момента подчинения ханства Руси участвовали во всех войнах.

Не слишком приятный опыт потом пригодился уже Республике при подавлении восстаний в азиатской части страны. Первые наставления по противопартизанским действиям составлены на основе донесений тех времен. Потом уже добавился богатый опыт добровольческих бригад.

— Знаешь, — понял старик, — не за что мне вас, русских, любить. Ни тебя лично и ни твоего Салимова. Вроде не худший вариант. Во всяком случае, уже не вымирает мой народ и не загоняют в мечеть насильно. Мы бы все равно проиграли, я и тогда это понимал. Слишком силы несопоставимые. А все равно. — Он, забывшись, повысил голос и тут же замолчал, настороженно осматриваясь. — Все равно есть моменты, когда приходится. Не решать, нет. Тут нет решения. Просто поступать как должно. Лучше смерть, чем предать себя или смотреть на умирающих детей.

— А уйти?

— Вот мы и ушли. Почти полтора десятка тысяч человек. И до границы дошли едва три тысячи. Молодые, здоровые и вооруженные. Остальные не выдержали. Что бы отпустить не желающих жить под властью Кагана? Нет! Всю дорогу отбивались и уж ответно не стеснялись убивать и грабить. Я достаточно пожил и не стыжусь прошлого. Было в нем и не слишком приятное. И тогда, и потом, когда служили в Китае. Жить на что-то надо? А тут как раз у них императора свергли. Опытные бойцы всем понадобились. Даже неплохо зарабатывали. Кой-кому ума хватило на старость отложить. Какой ни будь обстрелянный, а годы идут. Товарищей все меньше, и здоровья не добавляется. Сорок лет непрерывной войны. Пока не пришли эти… Им служить я не буду. На Руси была вера — и у синдикалистов она. Называется по-другому, а сомневаться не смей! Руководство партии лучше знает, как тебе жить и что правильно. А кто против — в яму расстрельную. Навидался. Ты вроде не дурак, так попробуй своим объяснить на севере: нельзя с ними иметь дело. Никакая партия не способна выражать интересы всех, всегда приходится идти на компромисс во имя спокойствия. А здесь уже не так. Любое ограничение мысли во имя самых распрекрасных идеалов ухудшает положение людей. Нельзя жить догмами. Жизнь не стоит на месте. Если сейчас, пока они еще не набрали силу, не вырезать всех под корень, большие проблемы ожидают соседей. Не снабжать их оружием — убивать!

— А кто ты был… тогда?

— Погоны носил офицерские. Уж повыше иных званием. — В голосе была насмешка. — Не так важно. И имя мое тебе ни к чему. Завтра попрощаемся навсегда.

— А вернуться?

Он совсем не по-стариковски резко встал и, не отвечая, ушел. В общем, догадаться несложно. Здесь наверняка семья и старые товарищи. А глядишь, и золото за прошлые заслуги, дожидается лучших времен. Там — ничего и никого. Куда ехать и зачем? Помечтать разве.

— Ползком!.. — пихая Ли Ду в спину и не особо выбирая слова, приказал я. — Не вставай, дура!

Выскочивший вслед за нами в окно солдат заработал в грудь очередь и отлетел, роняя винтовку к стене. Она уставилась на труп широко открытыми глазами в полном ступоре. Пришлось пнуть под коленки и, свалив на землю, силой тащить ее за собой. Стоять или бегать было вредно для здоровья. Дома, как по заказу, вытянулись вдоль прямой дороги на сотни метров. Медленно ползущий по дороге между домами броневичок с большим удовольствием расстреливал, как на стрельбище, мечущихся в панике людей. Где-то по соседству трещал двигателем и короткими очередями еще один. Скоро появится и пехота окончательно наводить порядок, и дожидаться ее не имело смысла. Застрелят ненароком, потом с Любкой объясняйся, почему покойник.

На самом деле ничего страшного броневики собой не представляли. Гранаты вполне достаточно. Даже удачно попавшей противопехотной. Да только объяснять было некому. Батальон застали врасплох, сопротивления не было, сплошное избиение детей, и пора было уносить ноги. Куда смотрело боевое охранение, мне уже не выяснить. Спали наверняка. На могучем партийном энтузиазме. Хотя особо винить и не стоит. Сам не лучше. Завалился отдыхать сразу, как в дом попал.