Книга Ларец Зла - Мартин Лэнгфилд

Я знал, что спецслужбы моей родной страны практикуют пытки, но не думал, что на это же способны граждане «цивилизованной» Америки.

Я не мог с уверенностью предположить, кто именно меня допрашивал, но точно знал, что во времена Элиота Несса[30]такое было немыслимо. Я даже не был больше уверен, что нахожусь на территории Соединенных Штатов, но точно знал, что люди, которые меня пытали, были американцами. Я слишком долго прожил среди них и научился безошибочно отличать их от представителей других народов.

Меня раздели донага, но мешок с головы не сняли и держали в комнате, где стоял такой холод, что у меня зуб на зуб не попадал. Я весь окоченел. Пенис мой съежился, а время от времени — я никогда не мог сказать заранее, когда именно это случится, — дверь в мою камеру с шумом раскрывалась и ее наполнял аромат женских духов. Потом я слышал женские голоса — они не говорили со мной, но осыпали меня унизительными насмешками и оскорблениями на английском и арабском. Они смеялись надо мной, издевались. Особенное удовольствие им доставляло унижать мое мужское достоинство.

Я замкнулся в себе, пытался таким образом спрятаться, закрыться от внешнего мира. Мне казалось, что это единственный способ пережить позор. Да, я передавал разведке из моей родной страны кое-какие американские секреты, но, во-первых, делал это исключительно ради спасения отца, во-вторых, черпал всю информацию из открытых источников… Я отказался превращать коллег в своих агентов, никого не шантажировал, не склонял к предательству и измене. Да, формально я нарушал американские законы, но в высшем смысле я был безгрешен перед Америкой.

Они этого не понимали, не хотели понять. Для них я был всего лишь «вонючий араб», которому каким-то чудом удалось получить доступ к исследованиям в области ядерной физики. Они поражали меня своим невежеством. Я изумлялся, как они не понимали, что даже с этим допуском я при всем желании не мог бы передавать своим секреты создания атомной бомбы и ядерного оружия. Да, я трудился в лаборатории, где проводились эксперименты по высвобождению огромной энергии, но это имело мало отношения к созданию оружия массового поражения.

Им было на все это плевать. Я был для них арабом и шпионом, больше они ничего не хотели знать обо мне. Я был врагом, который заслуживал, чтобы с ним обращались соответственно.

Я вслепую пытался научиться ориентироваться во времени, измерял свой пульс, но когда меня начинали пытать, он резко менялся, а потом я все равно терял сознание и обрывал свой неверный счет. Мне кажется, они подмешивали в еду какие-то наркотические вещества, которые дезориентировали меня в пространстве и времени.

Время от времени в камере включалась невыносимо громкая рок-музыка, которая сменялась затем гнетущей тишиной. Издевательства и насмешки продолжались. Когда меня допрашивали мужчины, это было просто больно, когда к ним присоединялись женщины, это было еще и адски унизительно.

Иногда в камере обнаруживался стул, на который можно было присесть, чтобы перевести дух и дать отдых ногам и спине. Но часто его прятали от меня. Иногда в камере появлялся спальный мешок, но и его часто забирали. Свои естественные нужды я справлял в грязном ведре, которое они постоянно переставляли с места на места, и я каждый раз на ощупь пытался отыскать его.

Спустя время мешок начали снимать с моей головы, но только на время допросов — им хотелось видеть мои глаза. А я впервые увидел тех самых женщин, которые так издевались надо мной раньше. И продолжали издеваться потом. Они разглядывали меня с брезгливым презрением. На этих людях не было никаких знаков различия, ничто не выдавало их принадлежность к тому или иному силовому ведомству. Я даже не знал, штатские они или военнослужащие. На мужчинах были черные костюмы, а на женщинах чаще всего белые медицинские халаты.

Я рассказал им все. Все, что знал, кроме своего увлечения знанием древних. Но оно ведь им и не нужно было. Меня о нем и не спрашивали. Я правдиво, подробно и добровольно отвечал на все их вопросы, на все без исключения. Меня не приходилось упрашивать, «раскалывать», но они не верили тому, что я им говорил. Просто не верили ни единому слову. Я рассказывал им о том, какие именно сведения передавал на родину, а они в ответ смеялись и издевались надо мной.

Потом я рассказал им о своем отце. О том, как я приехал в Америку, как перенял западный образ жизни по заданию своей разведки, как полюбил западную женщину и согласился шпионить в пользу разведки ее страны.

Поначалу они только смеялись, а потом стали злиться. Меня били. Когда тебя бьют, а ты, голый, вертишься на холодном каменном полу с мешком на голове, безуспешно пытаясь угадать направление следующего удара и спрятаться от него, — это страшно, унизительно.

Меня заставляли часами сидеть на корточках или стоять на одной ноге — со временем это оборачивалось адскими болями во всем теле — и били всякий раз, когда я пытался выпрямиться. Били и смеялись.

Я говорил им, что уже все рассказал, что у меня больше нет ничего за душой, что мне просто больше не в чем признаваться, но я готов снова повторить все, если им это нужно. Странно, но эти слова приводили их в несусветную ярость.

А потом появились новые люди, и они меня сломали.

Новые люди приводили в мою камеру других заключенных, таких же как я. Нас заставляли принимать самые невероятные, неприличные, отвратительные позы, сооружали из нас адскую груду тел и фотографировали, снимали на видео.

А потом нас начали таскать к собакам. Это были голодные, злые, натасканные на убийство псы, которые рвались с поводков на нас, обезумев от жажды крови. Хозяева еле сдерживали их, порой желтые клыки находились всего в считанных сантиметрах от наших лип. На нас летела смрадная слюна. Это было так страшно, так жутко страшно, что я стал мочиться под себя, а они продолжали смеяться и водили смотреть на это своих женщин.

Меня продолжали допрашивать днями и ночами. На кого я работаю? Какое место я занимаю в иерархии «Аль-Каиды»? Для каких целей я обучался на ядерного физика? Где я прятал бомбу или ее составные части? Кому передавал чертежи?

Один из них после очередного многочасового допроса бросил мне в лицо: «Мой Бог сильнее твоего Бога». А затем он взял Коран, стал вырывать из него страницы, а под коней швырнул изуродованную книгу об стену.

Я зарыдал. Происходившее со мной было за гранью того, что я мог постичь своим сердцем.

Очень часто они грозились переправить меня в какую-нибудь другую страну, где со мной уже не будут обращаться «так нежно, как мы». Тогда я спрашивал их — разве можно делать с человеком то, что делают они? А они говорили, что все их «мероприятия» совершенно законны и санкционированы властями. И подчеркивали, что все это только цветочки, а вот когда меня переправят в другую страну, там я узнаю, что такое ягодки.