Книга Остаться в живых - Деон Мейер

Ван Герден закончил рассказ. Они сели в Йоханнесбурге на заправку, а когда снова взлетели, она подняла разъединяющий их подлокотник и прильнула к нему.

— Я по-прежнему ублюдок? — поинтересовался ван Герден.

— Да. Но ты мой ублюдок. — Аллисон зарылась лицом ему в шею и, закрыв глаза, вдохнула его запах.

Еще днем она думала, что навсегда потеряла его.

Она осталась в самолете и теперь глядела в овальный иллюминатор «бичкрафта». В отверстие люка дул горячий ветер, несший с собой пряные ароматы. Снаружи темноту прорезали фары машин. Двигающиеся люди отбрасывали длинные тени. Из одной машины вышли четверо с носилками. Аллисон было интересно, как выглядит наемный убийца, наркоторговец, примерный семьянин, из-за которого Мириам Нзулулвази рыдала у нее на груди, человек, который бросил вызов всем правоохранительным органам страны. Человек, проехавший через всю страну ради того, чтобы помочь другу. Какой он? Есть ли у него на лице знаки, метки, которые отражают его сущность?

Четыре человека с трудом поднялись по трапу с тяжелой ношей. Аллисон ушла в хвост, чтобы не мешать. Она жадно выискивала глазами Тобелу, но его не было видно. Его скрывали носильщики, ван Герден, врач, который летел с ними, доктор Пиллей и еще какой-то человек. Белый врач поставил пациенту капельницу, индус что-то тихо проговорил ему на ухо, пожал неподвижную руку, а потом все вышли. Дверь захлопнули, и пилот завел мотор.

Аллисон подошла поближе, чтобы посмотреть Тобеле в лицо. Она увидела его глаза — как у оленя, который неожиданно возникает ночью в свете фар, — темно-карие, почти черные, тревожные. Больше она ничего не сумела разглядеть, только испытала дикий страх и одновременно огромное облегчение. Страх от мысли, на что способен этот человек, и облегчение от понимания, что ей он не опасен.

Чернокожий мужчина спал, ван Герден снова сидел рядом с ней.

— Ты сказал ему? — спросила Аллисон.

— Это было первое, о чем он спросил, как только увидел меня.

— Так ты сказал?

Ван Герден кивнул.

Она посмотрела на неподвижную фигуру. Руки казались особенно черными на фоне белой простыни, под которой то поднималась, то опускалась грудь.

Невольно вспомнились строки блейковского «Тигра».

Кто бессмертною рукой

Создал страшный образ твой?

— Что он тебе ответил? — спросила она.

— С тех самых пор не произнес ни слова.

Теперь она поняла, отчего взгляд Тобелы был таким напряженным.

Кто раздул в полночный час

Уголь этих жарких глаз?

— Думаешь, он…

Аллисон взгляделась в ван Гердена. Он был явно встревожен.

— Не сомневаюсь, — огорченно отозвался он.

Кто сжимал, презревши страх,

Гневный мозг в стальных клещах…

— Но ты можешь ему помочь. Должен быть законный…

— Помощь требуется не ему.

Тогда-то она поняла, чего боится ван Герден, и вздрогнула.

А когда блеснул рассвет,

Улыбнулся или нет

Он творенью своему,

Прежде чем уйти во тьму?

На последнем отрезке пути перед Кейптауном Аллисон проснулась. Тело онемело, шея затекла. Ван Герден сидел рядом с Мпайипели, держа его за руку. Она услышала низкий, басовитый голос; слов было не разобрать из-за рева моторов. Она закрыла глаза и прислушалась.

— …уйти, ван Герден? Неужели это тоже встроено в наш генетический код? То, что делает нас мужчинами? Всегда где-то что-то разрушать? — Тобела говорил медленно, взвешивая каждое слово. — Почему, ну почему я не мог отказаться? Она все знала с самого начала. Она ведь так и сказала: мужчины всегда уходят. Она сказала, это заложено в нашей природе, а я с ней спорил, но она оказалась права. Мы все такие. И я такой.

— Тобела, нельзя же…

— Знаешь, что такое жизнь? Это постоянное разочарование, расставание с иллюзиями. Жизнь постепенно освобождает от заблуждений, связанных с людьми. Сначала всем веришь, находишь образцы для подражания и стараешься им следовать, а потом понимаешь, что идеальных людей нет, и это больно, ван Герден. Жизнь — это трудная дорога. Раньше я не понимал, почему так, а сейчас понимаю. В душе понемногу умирает надежда; разочаровываясь в других, все больше разочаровываешься в себе. Понимаешь: если другие слабы, то и ты слаб тоже. Как со смертью: когда видишь, как другие умирают, то понимаешь, что смерть поджидает и тебя. Я так устал от этого, ван Герден, я так устал разочаровываться, видеть, как тают надежды в других и во мне, я так устал от слабости, боли, зла.

— Но…

— Ты был прав. Я тот, кто я есть. Я могу это отрицать, могу подавлять свою сущность… и скрывать ее, но не вечно. Жизнь все расставит по местам. Вчера был миг, когда я понял, что снова живу. Впервые за долгое время. Что я делаю что-то важное, значительное. Что-то, доставляющее удовлетворение. Тело и душа были вместе. А знаешь, что я почувствовал потом? Я почувствовал себя виноватым. Как будто, слившись со всем миром, я забыл о Мириам и Пакамиле. Но, ван Герден, у меня было достаточно времени на раздумья. Теперь я все понимаю лучше, чем раньше. Плохо не то, что я — такой, какой есть. Плохо то, ради чего я себя использовал. Или позволял другим использовать себя. Вот в чем состояла моя ошибка. Я позволил другим людям принимать решения за меня. Но больше этого не повторится. Никогда!

— Тебе надо отдохнуть.

— Отдохну.

— Я оставил врачу деньги за мотоцикл. Где-то через неделю его перешлют транспортным самолетом.

— Спасибо, ван Герден.

— Садимся через двадцать минут, — сказал пилот.

Ноябрь

45

В обеденный перерыв Аллисон Хили поехала на Морнингсайд; на заднем сиденье ее машины лежали бутерброды и длинный сверток. Мпайипели сидел на веранде, на солнышке; голый торс был перевязан ослепительно-белыми бинтами.

Она протянула ему сверток:

— Надеюсь, это то, что вы хотели.

Он содрал яркую подарочную упаковку с пестрым африканским узором.

— В магазине настаивали на том, чтобы непременно завернуть. — Аллисон виновато улыбнулась.

Он подержал ассегай в руках, проверил сталь, провел пальцем по лезвию и тихо сказал:

— Спасибо большое.

— Он… как, подходит?

— Идеально, — ответил Тобела. Придется его укоротить, спилить больше половины древка, но не стоит портить ей радость.

Она расставила на столе миски с карри и одноразовые столовые приборы.

— Может, хотите нормальные нож и вилку?