Книга Милосердие палача - Виктор Смирнов

Кольцов молчал. Нечего было сказать. Он так спешил, он так надеялся. И теперь все пошло прахом, и ничего уже не поправить.

Манцев словно услышал его мысли:

– Вот тут Махно просит устроить ему встречу с Лениным, – сказал он своим бесстрастным голосом. – Встречаться с Махно Ленин не станет. И Дзержинский вряд ли стал бы организовывать такую встречу. Но… здесь может быть многоходовый путь. Перемирие нам, конечно, как воздух необходимо. Чтобы не проиграть везде. Тем более что Махно обещает не только шестьдесят тысяч своих бойцов, но еще и хлеб… Словом, поищите возможность сообщить в штаб Махно, что голос его услышан и что не все еще потеряно. Несмотря на столь жестокое «Обращение»… А я со своей стороны постараюсь![17]

– Достаточно ли укреплен Харьков? Что будет, если Махно попытается напасть? – спросил Кольцов. – Есть у него такая идея.

– Все наши части – на селе или в районах, где мы сдерживаем Врангеля, – ответил Манцев. – В самом городе у нас всего сотен пять чекистов и полк ВОХРа.

– Очень мало.

Манцев развел руками.

– Больше ничего нет. Если бои завяжутся на окраине, мы подтянем бронепоезда. И придется самим браться за оружие… Вам надо бы обо всем доложить начальнику гарнизона. Я позвоню.

Кольцов ушел от Манцева с тяжелым чувством, понимая, что находится во власти событий, изменить которые не в силах.

У начальника Харьковского гарнизона Рафаловича – полкового командира войск ВОХР – чахоточным румянцем горели впалые щеки. Блеск воспаленных глаз, улыбка, открывавшая выщербленные зубы, говорили о том, что место коменданта не у схемы города, не у трех назойливо пищащих и крякающих на разные голоса телефонов, а на больничной койке. Может быть, даже в неврологической больнице.

– Кольцов! Дружаня! – говорил он восторженно, брызгая слюной. – Дай-ка я на тебя вблизи погляжу! Ты ж легенда!.. Вот установим звание почетного гражданина, будешь первым в Харькове! Это я тебе обещаю!

На все предупреждения Павла о возможности нападения Махно на город он почему-то улыбался:

– Пустяки! Пущай сунутся! В городе они и увязнут! Харьков, дорогой товарищ Кольцов, это тебе не Киев с мещанскими базарами, а столица украинского пролетариата!

– Хватит ли у вас сил? – спросил Павел.

– Сколько ни есть сил – все готовы полечь, но город не отдать, – отвечал Рафалович. – А что ты предлагаешь? Чтобы я задержал эшелоны, идущие на борьбу с бандами или с черным бароном, и поселил их здесь? «Товарищи ваши гибнут, добывая победу или, может, кусок пропитания, а вы здесь побездельничайте, покормитесь…» Да и где я в Харькове столько пайков возьму, а? Это ж не село…

Соображения Рафаловича не были лишены логики. Но продолжать беседу не имело смысла. Большинство командиров ВОХРа, такие как начальник гарнизона, были из «старых большевиков», военного опыта не имели.

– Но тебе, товарищ Кольцов, спасибо за предупреждение, бдительность мы усилим. Особенно на въездах, – сказал Рафалович на прощанье. – А повидать тебя живьем, познакомиться был душевно рад! Жене расскажу – не поверит!..

Выйдя от коменданта, Кольцов впервые обратил внимание на город. Подпольная торговля стала бойче, прибавилось «дядьков» из села. Гомонили пьяными голосами пивные подвальчики. Но число магазинов притом уменьшилось, появились новые заколоченные двери и витрины. Жизнь все дальше уходила с улиц куда-то в глубь дворов. Нищавшее от продразверстки село тянулось к городу, а город искал у села остатки съестного, и на этой почве шел тайный, все более жалкий товарообмен.

И какие «дядьки» тянулись в Харьков, зачем и почему – всех не проверишь, а проверишь, так попадешь на «верный документ».

Павел постоял на перекрестке, колеблясь, куда пойти – в свой старый «Бристоль», гостиницу ВУЧК, или же к Старцеву, который уже, должно быть, сдал привезенные ценности и разогревал на буржуйке пайковый ужин. Конечно же старый друг ждал его. Но Кольцов подумал о вполне возможной встрече с Леной, которая жила рядом. Его тянуло к этой женщине и в то же время он понимал, что между ними уже ничего не будет. Он должен рассказать этой женщине правду о себе и о гибели ее мужа, иначе будет чувствовать себя прохвостом, мародером, грабящим мертвого. Но к такому разговору с Леной он не был готов. Только не сегодня! Не сейчас!

Павел повернул к «Бристолю». Как ни странно, его комната все еще числилась за ним, да и вообще постояльцев стало меньше, все подались: кто – на польский фронт, кто – на врангелевский, кто – на махновский. Павел лег на постель смертельно голодный: он не успел поесть ни в здании ВУЧК, ни в Управлении гарнизона. Ни пайка не получил, ни карточек, ни денег. Полежал немного, встал, пошел в кубовую, принес кружку с кипятком, попил – и стало легче.

Заснул – и тут же проснулся от мучающей его голодной боли. Добегался… В голову лезли рваные тревожные мысли – словно клочья дождевых облаков. Открыл глаза, стал размышлять об уловках Махно, о которых много наслушался за последние дни. Небось, и на этот раз батько придумает какой-нибудь маскарад…

Первый раз Махно отобрал Екатеринослав у петлюровцев – а городок-то не слабее Харькова, даже побогаче. Для этого он придумал трюк с пригородными рабочими. Каждое утро, в шесть часов, с левого берега Днепра, от станции Игрень, шел длинный пригородный поезд, состоящий из теплушек, который вез сотни рабочих на заводы Екатеринослава.

Самым трудным здесь было миновать знаменитейший в России, да и во всей Европе, двухъярусный мост через Днепр, где поезда останавливали для проверки. Проверка была рутинной, часовые заглядывали в теплушки, осматривали рабочих поверху, через головы. Иногда стражники окликали знакомых: «Петро, ты здесь?» И, услышав ответ, проверку вагона заканчивали. Раз Петро на месте, он чужих не допустит.

На этот раз и Петро, и Павло, и Дмитро были на месте. Поезд после пятиминутной задержки отправили на Екатеринославский вокзал. Как положено. И тут из теплушек хлынули махновцы, одетые под рабочих и тесно сжимавшие всех этих Петров и Павлов. Сотни. С пулеметами. Сразу отбили стоявшую возле вокзала батарею и начали беспорядочную пальбу по городу, одновременно заполняя Екатерининский проспект и забираясь на самую высокую точку, к дворцу Потемкина, откуда можно было простреливать весь город.

Петлюровцы, видя, что центр захвачен, хлынули из Екатеринослава. На беду махновцев, город все еще был сказочно богат, и через три дня петлюровский полковник Самокиш вышиб своих перепившихся и отягощенных трофеями одноплеменников на тонкий днепровский лед, где половина из них потонула.

Второй раз Махно брал Екатеринослав уже с запада, и переезд через Днепр был ему не нужен. В городе властвовали белые. Комендантом был полковник Щербинин, царского еще воспитания, почтенный военный чиновник, который считал, что находится в глубоком тылу, поскольку Махно отогнали куда-то к Бугу.