Книга Стая бешеных - Фридрих Незнанский

– Мне хотелось бы знать, кого ты подозреваешь? – сказал он.

– Я никого не могу подозревать. Я там была, как в пустыне. Я никого вокруг себя не видела, даже не знаю, как ко мне относились остальные.

– Был кто-нибудь, кто догадался о том, что ты готовила… самоубийство?

– Нет, что ты, – улыбнулась Ирина, – я была очень осторожна. Я за час отрывала по одной полосе от простыни, очень тихо. Все думали, что я спала.

Она замолчала, вспоминая.

– Хотя нет, – медленно произнесла она. – Кажется, один человек знал.

– Кто? – спросил Гордеев, предчувствуя нечто важное.

– Знаешь, там была одна цыганка. Она видела. То есть могла видеть. Я, когда отрывала последнюю полосу, встретилась с ней глазами. Она смотрела на меня. Точно, я еще испугалась, что она обо всем догадается и расскажет другим.

– Кто? Как фамилия?

– Ах, да откуда мне знать…

Гордеев все больше и больше укреплялся в мысли, что покушения на Ирину и на него не были совпадением.

– Она, кажется, сидела за наркотики. Цыгане продают наркотики?

– Да, – кивнул Гордеев, – это их уже традиционный бизнес. Они продают «черную» – какую-то бурду из маковой соломки, вроде опиума.

– Да, – сказала Ирина, – их взяли, кажется, нескольких, с поличным. Но эта цыганка все время молчала. Я даже не знаю, кто она, какая она. Глаза только черные. Как у всех цыган.

– Мне будет необходимо навести о ней справки.

– Не надо, зачем, – улыбнулась Ирина, – она помочь мне хотела. А ты ее засудишь, она век из этого ада не выберется.

– Ты действительно стала религиозной, – улыбнулся в свою очередь Гордеев. – Что же, – продолжил он официально, – мне нужно идти.

– Подожди, не оставляй меня сразу. Расскажи, что там, на свободе?

Гордеев пожал ей руку.

– Я ухожу, чтобы ты скорее сама смогла видеть, что там. Кажется, узел начинает распутываться. Еще не могу сказать точно, но думаю, что все концы у меня в руках. К тому же, – он понизил голос, – дело, близкое к нашему, ведет Турецкий.

– Турецкий? Кто это?

– Скоро узнаешь. Я вас познакомлю.

– И еще, – напоследок сказала Ирина. – Помнишь, я вам все про бабку свою рассказывала? У меня до сих пор сердце не спокойно за нее. Я уж не знаю… Хотя, впрочем, ладно. Мне бы только на свободе оказаться, и я перед всеми покаюсь. Вот веришь, нет ли – покаюсь. Иной раз представлю себе, сколько же я людей обидела в жизни, даже страшно становится. А сейчас думаю – вот если бы померла в петле, так что после меня осталось бы? Всем в жизни только пакостила… Вот и Руфат от меня сбежал. Ведь сбежал же?

– Дома его нет, – сказал Гордеев.

– Все пропали. И я в этом виновата. Зачем мне вообще жить?

– Ну, это неправда, – сказал Гордеев, понимая, что Ирина еще в шоке. – Ты сейчас сгоряча говоришь. Вот будешь свободна, выздоровеешь, а там займешься следопытской работой. А пока набирайся сил – скоро суд как-никак.

– Господи, Юра, ну кто мне объяснит, почему все это навалилось?

– А ты сама что думаешь?

– Я уже ничего не понимаю.

– Ну хотя бы с чего все началось? – допытывался Гордеев.

Ирина мучительно сжала виски.

– Не знаю. Не помню…

На пути к машине Гордееву снова повстречалась та же старушка.

– Молодой человек, вы не могли бы дать мне немного денег…

Гордеев остановился, укоризненно посмотрел на старушку.

– Да я же вам подавал недавно.

– Да? – искренне удивилась старушка. – Извините ради Бога.

Она вдруг оглянулась по сторонам, словно не понимая, что она здесь делает.

– Идите домой, – сказал адвокат. – Вы где живете?

– Я?.. – Старушка наморщила и без того сморщенный лоб. – Нет, я никуда не пойду. Мне тут надо. Не гоните меня… Мне надо тут…

Глава 60. БЫТОВУХА.

– Ваши документы? – В боковом зеркале машины Турецкий увидел неприлично молодое лицо пацана, который прилагал гигантские усилия, чтобы придать собственной физиономии солидность.

– Во-о! Детей уже ставят в оцепление, – кряхтел шофер прокурорской «Волги» дядя Толя, которому каждое движение, даже такое простое, как сунуть руку в карман, казалось наказанием божьим. Живот его уже едва умещался между сиденьем и рулем. – Депутатов, что ли, пачками по Москве убивают, раз на них нормальных милиционеров не хватает?

Александр вышел из машины – размять ноги, а заодно и оценить обстановку. По давней привычке Турецкий любил начинать работать, что называется, издалека. Его всегда интересовало не только место преступления, но и окрестности, причем их он изучал особенным, только ему понятным методом – «вживания». По теории Турецкого выходило, что любой закуток, любой ландшафт имеет свою индивидуальную атмосферу, которая, конечно, не может быть зафиксирована в протоколе, но для итоговой следственной «эврики» осмотр места преступления играет немаловажную роль, как катализатор для химической реакции.

«Широкий мир» неподалеку от дачи Кобрина предстал перед Турецким райским уголком – лес, птички, кристальный воздух, не хватало лишь голых прародителей. Вместо них через каждые десять метров по кругу натыканы были милицейские курсантики. Несмотря на ворчание дяди Толи, это был не самый худший выход из положения – во всяком случае, мальчишки очень старались, и проникнуть в зону оцепления без специального пропуска мог разве лишь такой же ловкий пацан, не выросший из коротких штанишек, но никак не взрослый, умудренный опытом человек. Галдеж от недовольства журналистов, которые не подпускались к даче ближе ста метров, походил на суету растревоженной птичьей стаи – просто картина Саврасова. Дядя Толя так и отметил:

– Во-о! Слетелись!

Турецкий оставил машину у кордона и направился по раю пешком. Дом у Кобрина ничем особенным не отличался от других депутатских гнезд – добротное европейское строение о пяти этажах. По остаткам строительного мусора, по свежести положенной асфальтовой дорожки и даже по особенному запаху становилось понятным, что дачу заселили совсем недавно, обжить как следует не успели. В таких младенческих строениях по законам жанра убийства не положены – нет должной ауры, однако именно отсюда Кобрина Аркадия Самойловича отправили в морг вперед ногами. Депутата буквально расстреляли в упор в собственной постели шестью выстрелами, контрольный был сделан, как и положено, в голову. Банальное по форме убийство никак не смыкалось по содержанию с высоким чином потерпевшего. Родные такого важного лица обычно предпочитали не бунтовать, а терпеть от главы семейства все, что угодно, – кормушка была уж больно обильной. Тут же произошел случай невероятный – ночью жена убивает своего мужа и признается в содеянном.