Книга Скелет в шкафу - Энн Перри

— Да, конечно… Я забыл.

Монк кисло улыбнулся.

Он-то помнил, что в Крыму у Эстер был друг, военный корреспондент, умерший в полевом госпитале. Когда это случилось, она уже сама продолжала посылать в лондонские газеты сообщения, подписывая их его именем. В царившей неразберихе у издателей даже не возникло сомнения в подлинности заметок.

— Так что же пишут газеты? — спросила Эстер, вернув его к реальности. — Что-нибудь любопытное?

— Вам как — в общих чертах? Рыдают над судьбой страны, где лакей способен возомнить о себе так высоко, что проникается страстью к благородной леди. Основы государства рушатся, а Персиваля следует повесить хотя бы в назидание остальным. — Монк скорчил гримасу отвращения. — И конечно, все сочувствуют сэру Бэзилу. Перечисляют его заслуги перед страной и королевой, расписывают его достоинства и вообще превозносят до небес.

Эстер вздохнула, разглядывая остатки шоколада на дне чашки.

— Все против нас, — угрюмо подытожил Монк. — Каждый хочет, чтобы возмездие было решительным и скорым, после чего обо всем можно будет забыть и преспокойно вернуться к прежней жизни.

— Мы можем хоть что-нибудь сделать? — спросила Эстер.

— Не знаю. — Монк поднялся и отодвинул ей стул, помогая встать. — Лично я собираюсь навестить его.

Она взглянула на него с болью и восхищением. Не было нужды ни в вопросах, ни в ответах. В этом заключался его долг, скорбный ритуал, пренебречь которым Монк просто не имел права.

Странно знакомое неприятное чувство овладело Монком, когда он переступил порог Ньюгейтской тюрьмы и двери захлопнулись за его спиной. Пахло сыростью, плесенью, отходами, и воздух, казалось, был пропитан отчаянием и безнадежностью. Слишком многих приводили сюда только для того, чтобы вывести через некоторое время на тюремный двор и передать в руки палачу. Стены словно впитали в себя весь этот ужас, и по спине Монка не раз пробегал холодок, пока он шел каменными коридорами туда, где должен был в последний раз увидеться с Персивалем.

Наверняка Монк не раз бывал здесь раньше. При виде его тюремщик почтительно вытянулся. Он явно еще не знал, что Монк уволен из полиции, и тот не стал ничего ему объяснять.

Персиваль стоял в тесной камере с единственным высоко расположенным оконцем, в котором виднелось ненастное небо. Он оглянулся на лязг засова и увидел Монка, за плечом которого маячил тюремщик с ключами.

Удивление на лице Персиваля сменилось горечью.

— Пришли полюбоваться? — спросил он.

— Любоваться тут нечем, — сдержанно ответил Монк. — Мне эта история стоила карьеры, вам — жизни. Так что трудно сказать, кто тут оказался победителем.

— Стоила карьеры? — На секунду в глазах Персиваля возникло замешательство, но затем он взглянул на Монка с подозрением. — Бросьте! Расскажите это кому-нибудь другому! Вы же так повернули дело, что все теперь довольны — кроме меня. Никаких скелетов в шкафу, ни намека о том, что Майлз Келлард изнасиловал Марту, ни слова об этой старой шлюхе тетушке Фенелле! Конечно, во всем виноват зазнавшийся лакей, воспылавший страстью к пьяной вдове! Повесим его и будем спокойно жить дальше. В чем вообще можно упрекнуть такого исполнительного полицейского?

Монк не винил Персиваля за гнев и ненависть. Его можно было понять. Хотя от лакея скорее следовало ожидать упреков в бездарности, чем в угодливости.

— У меня имелись улики, — медленно проговорил Монк. — Но я не арестовал вас. Я отказался это сделать и был уволен из полиции.

— Что?

Персиваль смутился. Он не верил своим ушам.

Монк повторил.

— Да за каким чертом?

Сочувствия в голосе Персиваля не было, но Монк опять-таки не мог винить его за это. Человек утратил надежду, в душе его не осталось места для жалости к кому-то, кроме себя. Ярость была единственным чувством, мешавшим ужасу полностью овладеть лакеем. Не будь ее, бессонные ночи в камере стали бы совсем невыносимы.

— Я не верю, что вы убили ее, — ответил Монк.

Персиваль резко рассмеялся, но взгляд его стал еще мрачнее. Он не проронил ни слова и молча глядел на Монка.

— Но даже если бы я продолжал вести следствие, — очень тихо произнес тот, — не уверен, что смог бы что-то сделать. Я до сих пор не знаю, кто настоящий убийца.

Признаваться в собственном поражении, даже перед лакеем, было невыносимо больно. Однако Монк понимал, что именно сейчас должен быть честен до конца.

— Очень трогательно! — язвительно сказал Персиваль, и все же на секунду глаза его вспыхнули. — Но раз вы уже не ведете следствие по этому делу, стало быть, так ничего никогда и не узнаете, верно? А все остальные либо хотят угодить сэру Бэзилу, либо прикрыть свои собственные грешки.

— Все, но не Эстер Лэттерли, — сказал Монк и тут же пожалел об этом. Внушить сейчас Персивалю несбыточную надежду было бы жестоко.

— Эстер Лэттерли? — На миг Персиваль растерялся, потом наконец вспомнил, о ком речь. — А, это та дрессированная сиделка? Жуткая зануда, но, наверное, вы правы. Она до ужаса добродетельна. Я даже сомневаюсь, умеет ли она вообще улыбаться. О том, чтобы засмеяться, уже и речи не идет. Не думаю, чтобы на нее хоть разок взглянул какой-нибудь мужчина, — злобно добавил Персиваль. — Такие вот и мстят за свое убожество, донимая нас своей заботой, когда мы более всего уязвимы… и нелепы.

Монк пришел в бешенство, услышав столь отвратительное и несправедливое суждение, но взглянул на изможденное лицо Персиваля, и гнев его угас, как костер на бескрайней льдине. Он ненавидел сейчас всех, невольно пытаясь таким образом приглушить свою собственную боль.

— Мисс Лэттерли нанялась сиделкой по моей просьбе, — продолжил Монк. — Она мой друг. Я надеялся, что, находясь в доме, она сможет узнать много больше, чем я.

Изумление Персиваля было столь велико, что он забыл на миг и про убывающее день за днем отпущенное ему время, и про то, что вскоре ему суждено пройти последний раз по тюремному двору, почувствовать веревку на шее — и провалиться в забытье, навсегда.

— Но ей ведь ничего не удалось разузнать, так ведь?

Впервые голос его дрогнул.

Монк уже ненавидел себя за то, что все-таки посеял эту слабую и эфемерную надежду в душе несчастного.

— Увы, — быстро сказал он. — Ничего такого, что могло бы помочь. Большей частью мелкие слабости и грешки домочадцев, да еще, пожалуй, то, что леди Мюидор до сих пор полагает, будто убийца находится в доме. Правда, кто это, она не знает.

Персиваль отвернулся, пряча от Монка лицо.

— Зачем вы пришли?

— Не знаю. Может быть, чтобы не оставлять вас одного. Чтобы вы знали, что есть люди, сомневающиеся в вашей вине. Не уверен, поможет ли вам это, но мне кажется, вы имеете на это право.

В ответ Персиваль разразился проклятиями и ругался, пока не обессилел и не понял, что это бессмысленно. Монк вышел и закрыл за собой лязгнувшую дверь. И все-таки он почувствовал, что Персиваль пусть на секунду, но был ему благодарен за их последнюю встречу.