Книга Похититель вечности - Джон Бойн

— Обязательно, потому что это важно, — твердо сказал Бадди, что меня удивило, поскольку я и не подозревал, что у него вообще есть какие–то политические убеждения. Я бы удивился, узнав, что он знает имя хозяина Белого дома, не говоря уже о сенаторах или конгрессменах от своего штата. — Если мы не начнем действовать сейчас, потом будет слишком поздно.

Я пожал плечами и посмотрел на мужчину и женщину, стоявших слева от меня; они так учтиво поклонились, будто были японцами, или я — королем.

— Джулиус Розенберг[103], — представился мужчина, протягивая мне руку, и я крепко ее пожал. — Моя жена Этель. — Женщина подалась вперед и поцеловала меня в щеку, что было неожиданно, но этим она мне и понравилась, особенно когда слегка покраснела.

— Рад познакомиться, — сказал я. — Матье Заилль. Я один из продюсеров «Шоу…».

— Мы знаем, кто вы, — тихо сказал мистер Розенберг. Я посмотрел на Расти, который тут же заговорил снова.

— Послушайте, — сказал он, возвращаясь к разговору. — Я вам гарантирую, что к Рождеству Маккарти насадит голову Ачесона[104]на кол. Образно говоря. — Мы все рассмеялись, ибо подозревали, что при случае сенатор Джозеф Маккарти может обойтись и без метафор. — Ему нужна поддержка. Но вопрос в том, станет ли Трумэн его поддерживать?

— Трумэн вряд ли сумеет поддержать даже свою футбольную команду, — как и следовало ожидать, пробормотал Бадди, но я был не согласен. Я никогда не встречал с президентом Трумэном и ничего о нем не знал, кроме того, что читал в газетах и видел по телевизору, но на меня он производил впечатление честнейшего человека, способного постоять за своих друзей.

— Вспомните Элджера Хисса[105], — сказал мистер Розенберг, после того, как я высказал свое мнение. — Разве он поддержал Элджера Хисса?

Я пожал плечами:

— Это другое дело. Хисса должен был поддержать Ачесон, Трумэн не имеет к этому отношения.

— Вот потому–то старина Джо теперь может выжать его досуха, — очень низким голосом сказала миссис Розенберг; прозвучало, как из бочки — гораздо ниже, чем у ее мужа, да и всех нас, — и я даже подумал, действительно ли она женщина. Мы замолчали и посмотрели на нее, поскольку она принялась излагать свою версию дела Хисса — длинный и запутанный монолог, который, как я заподозрил, она произносила уже далеко не в первый раз.

Ее версия событий звучала примерно так: Элджер Хисс работал в Госдепартаменте и был недавно осужден за шпионаж — чтобы показать всем, на что способна страна, если возникнет угроза. В Вашингтоне распространилось мнение — об этом говорили все время, — что коммунисты внедрились в самое сердце основных предприятий, корпораций и госслужб страны, включая индустрию развлечений — особенно в индустрию развлечений, — и Джо Маккарти развернул личную кампанию по их разоблачению или, точнее, преследованию безвинных под предлогом «красной угрозы». Этель Розенберг, хоть и не была близка с Хиссом, знала его достаточно хорошо, чтобы понимать, что единственное преступление, которое он совершил на первом процессе, — лжесвидетельство, но оно привело ко второму обвинению; она была уверена, что крестовый поход Маккарти может уничтожить страну. Разумеется, и она, и ее муж были известными коммунистами — как и следовало ожидать, они сообщили нам об этом в тот вечер, — и я подумал, что их фанатичная ненависть к Комиссии по расследованию антиамериканской деятельности по сути своей мало чем отличается от маккартизма.

— Хисса уничтожил конгрессмен от Калифорнии, — сказал мистер Розенберг. — Все бы закончилось благополучно, если бы не эта гнусная маленькая жаба.

— Никсон[106]. — Расти яростно выплюнул имя в то время еще малоизвестного политика.

— А теперь он спелся с Маккарти, и они доберутся до Ачесона, а как только они это сделают, мы все окажемся в тюрьме.

— А каким боком тут Ачесон? — невинно спросил я, демонстрируя свое невежество, поскольку Дин Ачесон был государственным секретарем при Трумэне. Он защищал Хисса после ареста, хотя это поставило под угрозу его карьеру, заявив репортерам, что каков бы ни был исход процесса, он не повернется спиной к своему другу, и добавив, что его дружбу нелегко заслужить, а еще труднее ее лишиться. Естественно, и Никсон, и Маккарти радостно ухватились за это высказывание.

— Но я не могу понять, зачем нам нужно влезать в эти дела, — наивно сказал я. — Я уверен, с сенатором покончено. Его день настанет, а настав, как и любой день, растворится в ночи.

Бадди рассмеялся и покачал головой, словно я был полным идиотом, а я прищурился, глядя на него и не понимая, чего я здесь не понимаю. Расти взял меня за руку и уволок обратно в дом, где продолжалась вечеринка, и эта тройка у нас за спинами растаяла во мраке.

— Послушай, Матье, — сказал он, отводя меня в угол; говорил он спокойно, сдержанно. — Здесь вокруг тебя не коммунисты, но люди, которые не могут оставаться безучастными и допустить, чтобы Маккарти уничтожил их, как он это уже проделал с другими. Ты видел «черные списки», ты…

— В киноиндустрии — разумеется, — запротестовал я. — Но при чем здесь мы?

— Все только начинается. — Расти наставил на меня палец. — Помяни мое слово, Матье, все только начинается. И когда это случится, мы сразу же поймем, кто наши истинные друзья. — Его слова слегка встревожили меня, я почувствовал себя простым наблюдателем, перед которым разворачивается настоящая драма — ощущение, ставшее уже привычным для меня. Нервно сглатывая, я смотрел, как он отходит от меня. — Знаешь, что сказал Хью Батлер[107]об Ачесоне? — спросил он, остановившись в нескольких шагах. Я покачал головой. — После того, как Ачесон выступил в защиту Хисса в Сенате, он встал и завопил: «Убирайся! Убирайся! Ты всегда был врагом Соединенных Штатов!». Вот что здесь происходит на самом деле, Матье. Это не страх перед коммунистами, красными или как бы их там ни называли. Это лишь старая добрая риторика. Если будешь громко выступать и окажешься достаточно сильным, рано или поздно кто–нибудь придет и вздернет тебя.