Книга Открыть 31 декабря. Новогодние рассказы о чуде - Ая эН

в мире фотосессии.

Саша обернулся от шороха стекающих по ступеням платьев и носков и внезапно улыбнулся:

– Юлек!

И эти буквы, выдохнутые им в воздух, заискрились нежным зеленым, аквамариновым и синим с белым, как прибой, нарисованный художником. Или ей так показалось.

Это лето было очень, очень жарким. Аномально жарким, как рассказывали по телевизору, никогда такого не было, и вот опять. Липкий пот заливал глаза, Юкля сутками напролет готовилась к экзаменам на филологический (определилась), и не спасало ничего – ни распахнутая настежь балконная дверь, в которой ленивый ветер едва покачивал белое полотно занавески, ни дешевый китайский вентилятор, бессмысленно гоняющий горячий воздух от стенки к стенке, ни холодный душ – кожа высыхала за три минуты, волосы – за пять. Маленькие белые дома Сестрорецка, построенные пленными немцами сразу после войны, прогревались на солнечной стороне моментально и, несмотря на отличную систему вентиляции, построенную еще при товарище Сталине, нагрев держали на радость всем чертям в аду. По периметру комнаты высились стопки книг, между которыми в трусах от купальника и мокрой белой майке ходила насквозь мокрая же Юкля, утомленно двигала по шее мокрые завитки волос пальцем и читала лежащие сверху книги по очереди. Система не была случайной – духота морила страшно, недосып – еще страшнее, в голове теснились тома и собрания сочинений, и в какой-то момент она поняла, что садиться нельзя вообще, иначе можно найти себя спящей часов через двадцать.

С улицы отчетливо тянуло гарью. Запах раздражал ее, но больше всего раздражал цвет, который заполнил собой комнату, переливался оттенками какого-то неназываемого, несуществующего цвета с эпизодическими сполохами бордового, алого, фиолетового и синего – тяжкого, черного, нефтяного. Где-то хорошо горело, мощно, судя по цвету и запаху этого цвета, в районе случился сильный пожар, и пожар впервые выглядел для нее как пожар и пах как пожар.

Юкля в очередной раз завернула за книжную башню и случайно, боковым зрением выхватила огромный черный клубок пепла, висящий в комнате на уровне балконной двери, резко дернулась в сторону, забилась в угол и вцепилась глазами в это странное явление, которое явно было не к добру. Клубок – клубище дыма и пепла – совершал в воздухе странные, хаотичные движения в разные стороны, словно броуновские единицы, из него выпрыгивали и втягивались обратно какие-то ответвления, похожие на длинные языки, он крутился вокруг собственной оси то в одну, то в другу сторону, постепенно вытягиваясь горизонтально в веретено почти человеческого роста. Если на свете существовал пожар в виде шаровой молнии, запросто влетавший в балконы пятых этажей, то это был, безусловно, он.

– Мама… – хрипло пискнула Юкля и сразу вспомнила, что никакой мамы тут нет, мама выше этажом и вряд ли ее услышит, но страх был сильнее разума.

– Ма-а-а-а-ма-а-а-а! – голос, наконец, прорезался, и она заорала, как гудок паровоза, цепляясь пальцами за стену, одновременно вспомнив, что мать на смене в больнице вообще-то и не услышит, хоть шкафами швыряйся. Она приняла единственно верное решение, ни разу ее не подводившее в детстве, – крепко зажмурить глаза, потому что одеяла под рукой в моменте не было.

Через секунду гудение и потрескивание, сопровождавшее трансформацию клубища, стихло, и в тишине солнечной комнаты, нарушаемой лишь галдежом птиц на тополях под окнами, раздался хрипловатый мужской голос:

– Ты что орешь-то, оглашенная?

Юкля снова заорала, не открывая глаз. Все это напоминало какой-то фантасмагорический ужас, нелепую фантазию, абстинентный делирий. «Может, я все же уснула? – подумала Юкля и принялась активно щипать себя за голое тело двумя руками. – Наверное, меня выключило от жары и переутомления, и я сейчас валяюсь на полу среди учебников в некрасивой позе морской звезды. Открой глаза, открой глаза, открой глаза, проснись!» – кричала она шепотом, чувствуя, как ногти впиваются в нежную кожу внутренней стороны бедра.

Юкля открыла глаза и уставилась на руки – когда-то в какой-то глупой заметке в чужом ЖЖ, посвященной осознанным сновидениям, она прочитала, что определить грань между сном и явью можно, посмотрев на свои руки и пересчитав пальцы. Если руки-крюки и вообще не ваши – вы спите, если пальцев сорок вместо десяти – вы спите, во всех остальных случаях вы не спите. Трясущиеся руки были визуально похожи на свои родные, с количеством пальцев было сложнее – руки тряслись так, что пальцы почти сливались воедино.

Она осторожно повела глазами вперед и подпрыгнула. На стопке учебников около балконной двери, ковыряя двумя пальцами в ноздре, сидел и смотрел на нее неопределенного возраста ужасно грязный мужичок. «Замурзанный», как бабушка говорила, оттирая Юклино лицо в детстве от мороженого и песка хорошо наслюнявленным носовым платком. Наряжен он был так же знатно, как и его манеры, – что-то похожее на рваную серую шинель («Шинель и есть, – подумала Юкля, – ни с чем не перепутаешь»), обильно украшенную прожженными дырами, когда-то зеленые или синие широченные галифе. Рыжеватые волосы выбивались стремительной копной из-под ушанки с опущенными ушами, в ботинках, начисто лишенных носов, шевелились грязные пальцы ног с обломанными ногтями, украшенными траурными ленточками грязи. В руках он держал треугольную, неожиданно сияющую медную коробочку, на которой ярко-красными буквами вилась надпись: «Мюръ и Мерилизъ. Вакса для штиблетъ». Под слоем лицевой грязи, несмотря на ее обилие, отчетливо проступало огромное количество веснушек и яркие голубые глаза, очень прозрачные, уходящие в цинковые белила и серый.

– Ты, блин, кто?! – голос снова появился, но предательский – высокий, срывающийся, сиплый.

– Я-то Кошкин. А ты кто?

Таинственный незнакомец поддел ногтем крышку своей треугольной коробочки, что-то взял оттуда и неуловимо быстрым движением снова запихнул два пальца в ноздрю. Лицо его скорчилось, и он оглушительно чихнул три раза, а затем высморкался в рукав шинели.

– Я Юкля. Кто вы и как вы залезли в мою квартиру? Что вам нужно? У меня нет денег и нет вообще ничего из того, что обычно бывает интересно ворам.

Мужичок, называющий себя Кошкин, внимательно оглядел ее с ног до головы, цепко и неодобрительно – от торчащих дыбом волос на макушке до пляжных трусов и неровных пальцев ног (самый длинный – большой на правой ноге), но странным образом Юкля не чувствовала в этом никакой угрозы своей девичьей чести, а потом сказал:

– Брехать вы, бабы, во все времена горазды. Какая же ты Юкля? Ты Июля.

– Вы… товарищ… гражданин, кто вы там. Вы как сюда попали вообще? С крыши слезли? Зачем?!

– Я тут некоторым образом живу вообще. Гораздо больше тебя, между прочим. Мамки твоей больше. И бабки. Моя территория.

И тут Юклю разразило прозрение, как гром среди ясного неба или как моментальное озарение, снисходящее на шизофреников. Она вспомнила все свои этнографические школьные походы