Книга Хрен знат 2 - Александр Анатольевич Борисов

Ну⁈ — холодно спросил он.

— Чё? — насторожился я.

— Мог бы и раньше сказать, что на семинаре будет хвотограф. Я б денег на газету оставил. Где его теперь взять, тот «Комсомолец Кубани»? У соседей нема. Кого ни спросил, выписывают «Правду», «Гудок», или «Сельскую жизнь»…

За шмыганьем носом и причитаниями, я сразу не понял, что это наезд. А когда въехал, поздно было высказывать своё возмущение. Подходящий момент Витёк заболтал, и уже загибал цырлы. Газета ему была край как нужна. Да не одна, а как минимум три: выслать в Медвежьегорск, «людЯм» показать, и в личный архив, «шоб було».

— … Сеструху просил по подружкам пройтись, поспрашивать, — плакался он, — а Танька говорит: «Не смеши, наверно, на фотке не ты, а кто-то похожий. Троечников в газетах не пропечатывают. Там сначала звонят из редакции куда надо и выясняют о человеке: где живёт, как учится, помогает ли взрослым…»

Закончил он свой монолог многозначительной фразой: «У тебя же в редакциях блат?» А смысл и посыл таков: кто виноват, тот и должен выправлять ситуацию.

Хотел я для проформы вспылить, да взгляд моего другана был переполнен таким половодьем эмоций, что лишнее слово и «крову мать». Не знаю, какого ответа он от меня ожидал, но когда я сказал «погнали в депо», молча, полез в технологическую дыру.

— «Комсомолец Кубани» мало кто на дом выписывает. Его и в киосках неохотно берут,— рассказывал я его заднице.

— Знаю уже, — не оборачиваясь, буркнул Витёк. — Бил ноги, справлялся. Вчерашние газеты не продают, утром ушли на возврат. Сегодняшние почему-то не подвезли. И почтальонка не разносила.

— Когда успел? Недавно ж на речке виделись?

— Та-а! Вернулся домой: лежить, я и пошёл… а чё там, в дэпэ?

«Хвотографа» и «лежить» я ещё вытерпел, а вот на его «дэпэ» конкретно спустил Полкана:

— Ты, литератор хренов, придуриваешься, или в склонениях по нолям?

— А я тебе чё, не по-русски сказал⁈ — вспылил Казия. — Ты чё, не понЯл?

— ПонЯл, — говорю, — как кот навонял. А вот Тайка вряд ли поймёт, когда мы нагрянем к ней в Усть-Лабу. Ты ж дня неё «юный журналист года», а буровишь, не пойми что. «Дэпэ» это вообще-то «дополнительный паёк». Его в армии спортсменам дают.

— Тайка⁈ — саркастически хохотнул корефан, — Нагад такая сдалась! Была мне лахва до неё ездить! — И давай мне втирать, что кроме носатой Наташки никто в его сердце не существует, а баб, в смысле, девчат, которые сами вешаются на шею, ихняя светлость не признаёт.

Во, думаю, кнутяра! А то я не помню, какими глазищами ты на неё смотрел! Хвать Казию за рукав, да так, чтобы дал кругаля:

— С чего это ты взял, что Тайка в тебя врюхалась⁈

Тот на дыбы:

— Чо, нет⁈

А я наседаю:

— Как врюхалась, с головой? Дни напролёт вспоминает тебя, а ночами рыдает в подушку?

— Мне почём знать, — засомневался Витёк, — я тебе что, она? Только на кой ляд баба станет писать первому встречному, лавэ на конверт тратить, если она не врюхалась?

— Престиж, — говорю.

— Чё⁈

— Престиж. Ну, люди такие есть, которые всю жизнь собирают автографы знаменитых людей, чтобы при случае прихвастнуть: вот, мол, знаю такого, встречались, беседовали, я ему подсказал сюжет новой книги, а он в благодарность на фотографии своей расписался.

— Это я знаю, — сказал корефан. — А как ты определяешь, где врюхалась — где престиж? Это она целовала меня на мосту только за то, что ты про меня набрехал? Семинары, ля-ля, фа-фа?

Вот падла, поддел!

— Не только, — откровенно признал я. — ты и на рожу вполне себе симпотный пацан, хоть для бабы важнее ум. А ей показалось, что у тебя и того и другого с избытком. Вот Тайка, не будь дурой, и отложила себе на будущее, что с тобой она может создать крепкую семью, нарожать детишек. Если, конечно, к тому времени не найдёт более достойной кандидатуры. Но пока ты у неё числишься первым номером.

— Тю на тебя!

Я проследил за его плевком и принялся развивать свою мысль:

— Вот тебе и тю. Бабы, по сути, это охотницы на мужиков. Они под замужество с раннего детства заточены. Мы пацанами играли в Чапая, рогатки и цоколки мастерили, по Куксе на камерах плавали, а они своим куклам кофты да платьица шили. Мы на уроках труда с железом работаем: гнём, точим и сверлим. Девчонки тем временем,готовят салаты-малаты, чтоб нам после урока скормить, увидеть по нашим рожам, понравилась жратва или нет, и в следующий раз, где надо, посолить-поперчить. Скажешь, не так?

Витёк проворчал что-то нечленораздельное, но сделал какие-то выводы. Засеменил впереди без вечных своих приколов: судорог в позвоночнике, передёргиваньем плечами, спартаковских забеганий назад с кругами почёта около собеседника. Думает человек, машет клешнями в штатном режиме.

Тропка узкая, натоптанная ногами, наезженная велосипедами. По ней мимо нашего дома люди идут на работу. Справа бак, слева, сколько видят глаза — заросший бурьяном, запорошенный пылью пустырь до самых складов горпромторга. За баком куча песка, щит из бэушных шпал, где паровозы спускают пары. Это граница депо. А в качестве камня «налево пойдёшь…» стоит капитальный сортир под чёрной от времени черепицы, кочует из прошлого в будущее, и хоть бы ему хрен. Только стены меняют колер с жёлтого цвета на розоватый, да родился ещё человек, что повесит на дверь амбарный замок. А я ещё думал, куда это корефан так поспешал?

Вышел он, заправил рубаху в сатиновые штаны:

— Дальше куда?

— Не дальше Красного уголка, — скаламбурил я. — Надо нам, как-то туда пробираться. Как, я ещё не придумал, но надо. Там где-то за дверью стол, на нём подшивки газет, обязательных к выписке для всех городских предприятий, будь то школа, завод, или артель слепых, в том числе, и «Комсомолец Кубани».