Книга Малый апокриф (сборник) - Андрей Михайлович Столяров

стеклянные. Как соль, сладка земля.

Московский век. Мир, как вода, прозрачный.

Сквозь рощи видно звонницы Кремля.

Слетает лист последний сентября.

Темна Москва дремотою осенней.

И я в том мире, в том, забытом всеми,

В осенних снах смотрю одну тебя.

9

Ранним утром, в воскресенье,

Не услышав голос твой,

Я пойду незримой тенью

Над сгоревшею Москвой.

Башни темные ослепли,

День колодезный храня.

Листопад горячий пепла

Не касается меня.

Не устанут улиц сети

В саже деснами зиять.

Ничего на этом свете

Не запомнить, не понять.

Будто - воронов кормили.

Будто - купол дня погас.

Ничего в печальном мире

Не останется от нас.

Я пойду по светлым рельсам,

По трамвайным удилам.

И как будто погорельцы,

Запоют колокола.

Звон прощальный не утешить,

Горла улиц им полны.

У дерев осиротевших

Сухожилия черны.

Я пойду по сну кумиров,

По мерцанию волос.

Ничего в печальном мире

Не случилось, не сбылось.

Переулки, как веревки,

Тянут - площадь распластав.

И торчит в них Пискаревка,

Пальца чертова сустав.

Ранним утром, ранним годом

Кружит темная листва.

Ходит тихим хороводом

Черноглавая Москва.  

КРАСНОЕ ВРЕМЯ

1

Судьба любви. Дремота красных слов.

Косматый византийский богослов.

Темна вода в каналах. Век поет

Печальный тонколицый идиот.

Судьба покоя. Магия руки.

Как пух, седые гласные легки.

Темна вода. Темнее - глаз белок.

Темнее - имя: Бог. Палеолог.

Судьба любви. Лютует Красный Маг.

Судьба сожженных жизней и бумаг.

Темна вода в каналах. Навсегда

Уходит горькая весенняя вода.

2

Что длится целый век, тому продлиться - вдвое.

Пугая воробьев на площади Сенной,

Кончается декабрь козлиной бородою

И зарывает в глушь жестокою зимой.

Что времени забор, глухой и деревянный.

Что сено и мороз, и сонная труха.

Во взгляде воробья под небом оловянным

Проулок двух домов мертвел и потухал.

Щербатый ход квартир. Задвижек и заслонов

Недвижимый портшез. Тряпичная душа.

Бесплотный вырастал бледнее анемона

Под крышей жестяной шестого этажа.

Так невозможно жить. Стареющая каста

Подвалов и домов. Какой ударил час

На ратуше вверху. И, как больной лекарство,

Глотает ночь шаги - поспешно и мыча.

Что ледяной канал. Что холод чудотворный.

Как сажа горяча небесного котла!

О, кто там впереди? О, это вышел дворник.

Как в ступе помело, страшна его метла.

Очесок декабря, библейский и козлиный.

Дремучий частокол. Амбары и дрова.

Что циферблат - в Свечном. Что стрелки - на Перинной.

Что крыша - на Думской. Что в Яме - голова.

Что смотрит сквозь него пронзительно и ясно,

Впитавший белизну болезни на шестом.

Но бог ему судья - его лицо прекрасно,

Светлее, чем луна в канале ледяном.

Жизнь истекла. Декабрь - в полглаза и в полслуха.

Сенную лихорадь вдохнем и разопьем.

Кошмарный шрифт листа. Опять глядит старуха

В затылок. И молчит замерзшим воробьем.

3

Наступает бессонное

Омрачение мозга.

Ты была нарисована

На картине у Босха.

Идол серо-гранатовый,

Раб греха и искуса,

У какого анатома

Он учился искусству,

У какого же гения,

У безумца какого.

И у нашего времени

Запах средневековья.

И за нашею скукою

Над пустыми дворами

Пахнет гарью и мукою

И сырыми дровами.

Омраченье бессонное.

Сожжено, что ли, небо.

Ты была нарисована,

Нет спасенья и не было,

Лишь глаза - больше страха

В ожидании хруста.

Лебедою запахло

От любви и искусства.

Лебедою - от ада.

Лебедою - от рая.

Это - Черный Анатом

Муляжи подбирает.

И в дыму юбилеев,

В паутине тревоги

Равнодушно белеют

Шестипалые боги.

4

Смотрел на март одним глазком

И ставил ноль ему,

Такой казенною тоской

Синел линолеум.

Казалось, под кору загнал

Всех веток векторы,

И воспалялся глаз окна

И глаз директора.

И время было бы - бежать,

Взывать о помощи,

Когда б не экзаменовать

Всю жизнь, до полночи.

И в мареве бровей и рам,