Книга Колесница Джагарнаута - Михаил Иванович Шевердин

Но на самом деле многие сотни и даже тысячи рассосались в городах, селениях, попрятались, замаскировались. Под видом садовников, швейцаров отелей, хозяев караван-сараев, торговцев, монахов, паломников они выжидали своего часа. В горах на юге Ирана в зоне британской оккупации они построили целые селения и коротали время в уютных домиках под красными черепичными крышами с белокожими бестиями.

Удивительно — британская военная администрация Южного Ирана их не трогала. И они открыто и откровенно занимались своими делами: проводили военные тренировки, устраивали стрельбища, проводили многодневные тактические учения, встречали парашютистов, забрасываемых из Германии, распевали свой фашистский гимн «Хорст Вессель» и заставляли разучивать его юношей из местных редких пустынных кочевий.

Не случайно фашисты избрали своей базой поместье Баге Багу, удачно и уединенно расположенное на краю ужасной, безводной пустыни Дэшт-и-Лутт. Имение Али Алескера находилось в нейтральной полосе, в малонаселенной, почти безлюдной местности Кухистан, между девятым астаном, занятым английскими войсками, и восьмым, где разместились советские воинские подразделения. Свое поместье — рай на земле — Али Алескер создал в топографическом отношении удачно и выгодно — в стороне, но в то же время поблизости от главного торгового и стратегического шоссе, пересекающего Иран с севера на юг — из Мешхеда в Захедан. А Захедан — конечная станция железнодорожной магистрали, ведущей от границы Ирана прямо через Белуджистан в Индию.

Гитлеровский генеральный штаб точно рассчитал, что это направление наиболее короткое и стратегически выгодное для осуществления намечаемого марша «панцеренколоннен» через Иран на Индостан. События на фронтах войны, под Сталинградом и на Северном Кавказе, видимо, вдохнули в фашистов воинственный дух. По всем видимым признакам, они развернули на Среднем Востоке бешеную подготовку к войне.

И теперь Мансуров столкнулся с тем, о чем, уезжая из Ашхабада, знал только понаслышке. Он сидел во главе длинного стола в компании махровых врагов. Им ничего не стоит без малейших церемоний разделаться с ним. У всех рожи бандитов и убийц. Все даже на завтрак явились при оружии. Вон как вызывающе поскрипывают новенькие ремни портупей, пистолетные кобуры! На всех мундиры со знаками различия. Какая бесцеремонность! Они и взаправду, видимо, решили, что Иран уже в их руках.

У ближнего конца стола, судя по раскормленным физиономиям и по знакам различия, птицы покрупнее — полковники, капитаны. В конце — мелюзга лейтенанты, субалтерны. Их-то и следует больше опасаться. Они исполнительны и готовы выполнить любую команду. Пока что они энергично работают челюстями и, усиленно подливая себе дорогие коньяки, пробуя невиданные вина, лишь изредка поглядывают на этого сумасшедшего большевистского комиссара, столь наивно сунувшегося в западню.

Один на несколько десятков. Несомненно, если тут за столом столько больших чинов, за стенами террасы полно и подчиненных. Там, где офицеры, там и солдаты.

«Ахнуть бы сейчас из маузера вон в пузо этого фашистского чина, который от благодушия уже даже мне подмигивать начал: попался, дескать, большевик. Или вон в того вылощенного красавчика из эсэсовцев. Явный садист и зверь».

И вдруг пришло спокойствие и даже нечто вроде равнодушия ко всему. Какая-то подсознательная уверенность. Надо действовать.

— Хайль! — выкрикнул голос. Все за столом вскочили и, деревянно вытянувшись, вскинув правую руку к потолку, расписанному толстыми голыми гуриями, дружно гаркнули: «Хайль Гитлер!»

Пока генерал шагал в сопровождении Шютте и Шмидта к почетному месту, Мансуров разглядывал его неприязненно. Плотный, здоровый, судя по яркому цвету лица, чисто выбритый, с ежиком седых, коротко стриженных волос, в генеральском мундире войск СС.

«Франсуа Фриеш! — умилился Мансуров. — Банкир и предприниматель! Нейтральный швейцарец! Торгаш в эсэсовском мундирчике! Он, понятно, тебе более к лицу, гадина! Жаль-жаль, не раскусил я тебя раньше».

Колючие голубые глаза швейцарца смотрели нагло и вызывающе, и в них читалось возмущение: «Это еще что такое! На моем генеральском месте!»

И больше, впрочем, ничего! Генерал не хотел утруждать свои мозги решением подобных задач. На то имелись подчиненные, каковых полным-полно за этим столом.

Но какого дьявола эта публика не подождала его, грозного начальника, не оказала подобающего почтения и субординации? Присутствие советского комиссара, сидевшего во главе стола, в первое мгновение не озаботило оберштандартенфюрера. Он был слишком уверен в себе, слишком спокоен, чтобы опасаться каких-либо случайностей, а не то что катастроф.

Генерал даже не удивился, когда господин чиновник подхалимски вскочил и пододвинул ему свое «министерское» кресло.

То, что этот комиссар с властным, со следами войны лицом, с хватким взглядом остался сидеть на председательском месте, поигрывая десертным ножичком и иронически оглядывая общество, сыграло во всем последующем едва ли не решающую роль.

Мансуров, оставшись во главе стола, сохранил как бы свое командное положение, что особенно важно, если учитывать прусскую дисциплину, твердо укоренившуюся во всех этих тупых офицерских головах. Немецкие военные фетишизируют свое командование. Они привыкли подчиняться, а не рассуждать. Раз их грозный начальник, генерал, оберштандартенфюрер не приказал убрать, выкинуть этого нагло расположившегося во главе стола русского, значит… Впрочем, что сие означает, они жаждали выяснить.

Мансуров захватил господствующую высоту. Он даже усмехнулся от этой мысли и тем поверг всех офицеров и даже самого генерала в растерянность.

Оберштандартенфюрер заправил крахмальную салфетку за борта своего черного эсэсовского мундира и принялся за еду.

Завтракали теперь в молчании. Офицеры оробели и ждали разгона. Господин чиновник, судя по приливам нездоровой, синей крови к шее и щекам, волновался, и очень сильно. Али Алескер сиял по-прежнему гранатовыми губами и занимался тем, что на Востоке называется ляганбардори, то есть подносил почетному гостю блюдо, забегая то с одной, то с другой стороны, очевидно рассчитывая ввернуть на ушко словечко.

Все больше Алексей Иванович сознавал безнадежность своего положения. Для дипломатии не оставалось ни времени, ни места. Он видел, что фашисты торжествуют, а генерал просто затеял игру в кошки-мышки.

Да и почему не поиграть, когда в желудке приятное томление от горячительного знаменитого ереванского коньяка, а в голове блаженство от приятных новостей с фронтов победоносного рейхсвера. Что касается этого большевистского комиссара, пусть пеняет на себя. Пусть на практике господа офицеры посмотрят, как надо поступать с врагами великого рейха.

Все шло к развязке, и Мансуров определял на глаз, с кем он успеет разделаться в первую очередь. Он вдруг почувствовал себя опять тем самым рубакой, комбригом двадцатых годов, но более расчетливым, злым. Оставалось…

Глаза внезапно у всех остановились и поглупели. Все, повернувшись, смотрели в конец мраморной террасы. Всех ошеломило видение совершенно невероятное в такой обстановке, в таких обстоятельствах.

Красота Гвендолен за те годы, когда она покинула имперскую службу в городе Пешавере, ничуть не поблекла. И если в