Книга Баязет - Валентин Пикуль

— Сходи, — сказал он тихо, — к Исмаил-хану, сходи… Пускай он бутылку нальет… У него, я знаю, еще имеется.

В ожидании денщика командир гарнизона переменил чехол на фуражке. Поплевав на козырек, протер его до блеска рукавом сюртука. Шашку он отцепил, зашвырнув се в угол. Вместо нее привесил к поясу револьвер.

— Чего бы еще? — рассеянно огляделся он.

Тут денщик поставил перед ним бутылку с вином. Пацевич выгнал из стакана зеленую муху. И тягучий густой чихирь скоро весь, до последней капли, перекачался из бутылки в нутро полковника:

Пацевич повеселел, но ему, как бывалому пьянице, казалось, что для полного счастья не хватает еще чуть-чуть. Стакана даже и не надо, пожалуй. Но вот полстаканчика он бы выпил с удовольствием.

С таким-то настроением он и навестил хана.

— Премного обяжете, сиятельный хан, — сказал он, — если дадите мне еще разочек чихирнуть! Уже не сердитесь на старика, но сами понимаете… Да нет, куда вы! Хватит. Мне бы только чуть-чуть. Это, кажется, кукурузная водка?

— Арака, — ответил хан.

— Ну, что ж. Вода, как сказал великий писатель Марлинский, существует для рыб и раков, вино — для детей и женщин, а водка — для мужей и воинов. Ваше здоровье, хан!

«Муж и воин» почувствовал, как арака, мутная и теплая.

двинула сначала куда-то в нос, перешибла дыхание, потом толчком ударила в голову.

— Крепка! — сказал Уацсвич.

Он прошел под арку вторых ворот. Прислонился к стенке, чтобы не выдавать своего хмеля. Говорил он вполне благоразумно, и человеку, который мало его знал, полковник показался бы даже абсолютно трезвым. Тут он встретился с Ходжи-Джамал-беком, подробно расспросил его о городских событиях и сплетнях.

— Какой же Фаик-паша предлагает нам квартал, если мы согласимся на сдачу?

— За рекой, сердар. Где армянин жил.

— Ну, это ты чепуху городишь, кацо.

Вскоре под аркою собрались офицеры. Штоквиц, Карабанов, Клюгенау и Евдокимов. Разговор поначалу шел больше о мелочах.

О том, как изменился солдат после реформы, о том, что на Востоке едят много сладкого, а зубы у всех хорошие. Говорили, причем как-то лениво и не совсем умно, — все как бы отупели за эти дни.

И вдруг — разом, — трах, трах: полетели обрушенные камни; «жеребья», стуча по булыжнику, запрыгали, словно кузничики.

Сипенье буйволовых рогов, тупые удары ядер о стены, осыпи штукатурки и тучи песку, поднятого взрывами, — все это вдруг закружилось в невообразимом хаосе, в котором человек казался жалким и обреченным.

— Боже мой! — выкрикнул Пацевич, кидаясь в глубину арки. — Господа, идите сюда…

Бледный солдатик с рассеченной щекой вскочил под укрытие, заплясал на одной ноге, тут же раненный пулей:

— Ай-ай-ай… Хосподи, сила валит! Ваши благородья, аи-аи…

тикать надоть!

Штоквиц с размаху пришлепнул солдата спиною к стенке, сунул ему под нос крепкий кулак.

— А ну, не дури! — крикнул он. — Что там? Турки? Много?

— Тьма, — ответил солдат.

Штоквиц рискнул добежать до ближайшей амбразуры и вернулся обратно, потрясенный.

— Господа, — сказал он, — надо что-то решать. Вы отсюда не можете видеть, что это за зрелище. Ясно одно — турки решились на штурм…

Здесь мы остановимся, чтобы передоверить слово исследователю, который пишет об этом моменте буквально следующее:

…Офицеры, спокойно видевшие до этой минуты под аркой вторых ворот, при внезапно грянувшем потрясающем грохоте и ударах снарядов, были озадачены не менее других; тревожно обменялись они мыслями и в течение десяти — пятнадцати секунд постановили какое-то решение…

Исследователь тут же делает примечание, весьма существенное для нас, — он прямо заявляет:

Что говорено было в этот важный для начальников момент — я узнать не мог…

И если этого вопроса не мог разрешить исследователь, встречавшийся еще с живыми участниками славного баязетского «сидения», то мы тоже не станем фантазировать. Для нас сейчас важно одно — именно отсюда, из-под арки вторых ворот, где стояли Пацевич и Штоквиц, вдруг разнеслась команда:

— Не стрелять! …

Эту команду передали по казематам:

— Прекратить стрельбу! Не отвечать на огонь! …

— Сему не верить! — крикнул Ватнин. — Продолжай бить, станишные…

И тут он заметил солдата, который вылез на крышу фаса, а на погнутом штыке его винтовки болталась белая тряпка.

— А ты куда лезешь, зараза? — спросил его сотник.

— Вот, — ответил солдат, показывая на тряпку. — Мое дело служивое. Мне так велено.

— Кем велено?

— Его высокоблагородие… господин Пацевич приказали!

10

…М. И. Семевский, издатель многотомного журнала «Русская старина», в самый разгар кавалерийских маневров под Красным Селом узнал из «Биржевых ведомостей», что в числе войсковых старшин, представлявшихся вчера императору, был и подполковник Н. М. Ватнин. Не раз уже публикуя в своем журнале материалы о недавней русско-турецкой войне, Семевский пожелал встретиться с бывалым защитником Баязета и для того в один из жарких летних дней пригласил Назара Минаевича посетить его редакцию.

В назначенный час Семевский уже поджидал своего интересного гостя в доме Трута по Надеждинской улице: лакею было велено подать к приходу Ватнина чай, секретарь был подготовлен для записи рассказа. Ватнин явился в редакцию, одетый в казачий мундир с эполетами, скромно сел на предложенное кресло и поставил меж колен свою гигантскую шашку.

Предложив гостю чаю, издатель весьма умело завел нужный ему разговор, во время которого поставил прямой вопрос:

— Уважаемый Назар Минаевич, нашей редакции до сих пор не совсем ясен вот этот щекотливый момент в осаде Баязета, когда Пацевич хотел сдать гарнизон на съедение туркам. Расскажите, пожалуйста, поподробнее.

Ватнин отхлебнул чаю, крохотное печеньице рассыпалось в его корявых пальцах, и он застыдившись своей неловкости, больше ни к чему на столе не притрагивался.

— А было это, господа сочинители, — начал он, избегая смотреть на залежи книжной учености, — было это девятого… Да, кажись, не вру. Именно — девятого июня тысяча восемьсот семьдесят седьмого года.

Семевский кивнул секретарю, и тот, тихой мышью пристроившись за могучей спиной защитника Баязета, начал прилежно строчить перышком.

— Иду это я, — говорил Ватнин басом, показывая, как он идет, — держу путь от левого фаса. А навстречь меня солдат прется и на штыке тряпка болтается. Я его, конешным делом, пытаю по всей строгости: куда, мол, лезешь, хвороба, и зачем у тебя на штыке тряпка белая? … Кхе-кхе, вы уж не серчайте на меня, господа сочинители, ежели я какое слово не так скажу.