Книга Золотой лук. Книга первая. Если герой приходит - Генри Лайон Олди

– Да, отец. Я постараюсь.

– Стараться не надо. Просто сделай это. Живи долго и позволь мне уйти первым. В глубокой старости, разумеется. На меньшее я не согласен. Главк Эфирский не умрет бездетным. Воля богов? Сделай все, чтобы она не исполнилась.

Отец встал:

– Да, еще. Я хочу внуков. Запомнил?

4

Каков их гнев?!

Дорога.

От Эфиры на Зигуриес. Восточнее, в сторону Немеи. На север, до Микен. По границе с Аркадией, в Аргос. Сухая земля, кусты на обочине. Пыль. Ветер. Жара. Встречные уступали мне дорогу. Даже колесница с воинами, вооруженными как для боя, вильнула в сторону. Воины проводили меня взглядами, в которых читались изумление и страх.

Я ехал верхом.

Когда я попросил отца отдать мне Агрия, он согласился. Сперва, правда, удивился. Агрий был немолод, со дня на день его место в табуне занял бы другой, горячий и сильный жеребец.

Кому нужен старик? Мне, сказал я.

Отец предложил взять колесницу. Велел табунщикам подобрать второго коня, в пару Агрию. Я отказался. Колесница? Я не нуждался в ней. Упряжь? Это лишнее. Когда я сидел на Агрии, его ноги были моими. Они шли туда, куда велит хозяин, не нуждаясь в понукании. Его спина была моей. Можно ли свалится с собственной спины? Его голова была моей: дыхание, слух, взор.

Думаю, Агрий был рад уйти со мной. Уверен в этом.

«Ты нечист, – объявил отец перед расставанием. – Осквернен убийством брата. Все знают, что ты не виноват. И все же это скверна. Это значит, что твоя кровь дозволена для пролития. Покарать братоубийцу, пока тот не очищен – заслужить милость богов. Всегда найдется кто-нибудь, кто рискнет. Если ты останешься в Эфире, каждый твой день превратится в ожидание. Яд, нож, стрела. Копье из-за угла. Камень с крыши. Уезжай, я не в силах защитить тебя.»

Я кивнул.

«Отправляйся в Аргос, к ванакту Мегапенту. Скажи ему, кто ты, зачем приехал. Он мне должен, он тебя очистит. Не скажу, что Мегапент хороший человек. Но он человек дела, это главное. Твое очищение – его выгода. Он знает меня, он поймет.»

Я кивнул. Аргос так Аргос.

Все равно куда.

«Вот еда, – мама протянула мне узелок. Глаза ее были сухими. – Я собрала тебе в дорогу. Вот одежда. Плащ. Хитон. Пояс. Шляпа. Фибула с Пегасом. Ты ее любишь, я знаю. Я почистила ее для тебя. Переоденься, прежде чем уехать.»

Я кивнул. Я боялся заплакать.

«Оружие? – спросил отец. – Меч?»

Я отказался. Взял нож, пращу, пару дротиков. Прикосновение к дротикам стало для меня пыткой, но я стерпел. Надеюсь, при необходимости я сумею их метнуть. Дорога длинная, прокормлюсь охотой.

«Золото? Серебро?»

Я взял немного. Не хотел его обижать.

Когда я уехал, меня не провожали. Отец с матерью уехали еще раньше. Табунщики попрятались. Лишь Агрий ждал меня у костра, где я провел ночь. Фыркал, рыл землю копытом. Кажется, ему не терпелось оставить эти земли. Покинуть табун, который помнил его вожаком.

Да, Агрий. Я тоже не прочь. Я не был вожаком, но это не имеет значения.

На дороге мне встречались путевые столбы с резным ликом Гермия. Встречались чаще обычного, словно вырастали из-под земли. Я проезжал мимо герм, не придерживая коня. Отворачивался, словно не замечал. Не взывал, не просил.

Если таково покровительство богов, каков же их гнев?

Стасим

Смерть в цепях

– Радуйся, Сизиф, сын Эола!

– Всегда, – откликнулся Сизиф.

И пояснил, видя недоумение бога:

– Я всегда радуюсь твоему появлению. Как ты думаешь, кто ты такой?

– Сын Зевса? – предположил Гермий. – Водитель душ?

– Это не главное.

– Податель Радости? Килленец? Лукавый?

– И это не главное.

– Трижды Величайший?

Лицо Сизифа было ответом. Ответ этот не обрадовал Гермия.

– Кто же я тогда?

– Правильнее было бы спросить: «Что же я тогда?» Ты – бурдюк с вином. С отменным хиосским вином. Крепким и неразбавленным. Иногда я боюсь, что ты не придешь. Забудешь меня, нарушишь обещание. Но ты честен, чего трудно ожидать от твоей природы. Радуйся, честный бурдюк с честным вином! И позволь мне обрадоваться тоже.

Сизиф оглянулся на гору:

– День на исходе. Я могу позволить себе отдых. Вино будет кстати, как и беседа с тобой. Клади бурдюк на землю, садись рядом.

Гермий послушался. Садясь, он тоже бросил взгляд на гору. Вершина уходила за облака, которых не было в царстве Аида. Гор здесь тоже не было, эту создали нарочно для Сизифа. Крутой склон, тропа вьется меж чахлых безлистых кустов. Земля утоптана босыми пятками, выглажена тяжестью камня. Вот и камень: притулился сбоку, дремлет.

Ждет завтрашнего дня.

Закат, подумал Гермий. Это не закат, это иллюзия. Отблески дворца Гелиоса на дне Океана. Солнце спустилось под воду для пира и отдыха. Для смертных, живущих на поверхности земли, оно давно зашло. Закат для людей закончился. Но здесь, под землей, дворец Гелиоса сияет для теней из океанских глубин, даруя мертвым подобие света, тепла, жизни.

Когда солнечный бог опять взойдет на небо, в Аиде станет темно. Нет, тут стемнеет раньше, когда Гелиос завершит пир и уснет до утра. Дворец погаснет, давая отдых усталому светилу.

У каждого свой камень, своя гора. Назови камень солнцем, а гору небом – ничего не изменится. Странная мысль, беспокойная. Такую лучше не думать.

– Я привел гостя, – сказал бог. – Он не бурдюк, уверяю тебя.

И позволил тени стать видимой.

– Алкимен, – после долгого молчания произнес Сизиф. – Радуйся, внук.

Тяжелый ежедневный труд изменил Сизифово тело, дарованное для мучений. Мышцы налились силой, окрепла спина. Ноги стали похожи на узловатые корни дуба, выпирающие из земли. Лицо обветрилось, резче выступили скулы. Сейчас мало кто поверил бы, что эти двое – дед и внук.

– Радуйся, говорю. Здесь, правда, особо нечему радоваться. Но если поискать, можно найти кое-что. Ты пил из Леты?

– Я ему не позволил, – вместо юноши ответил Гермий. – Хотя какая разница? Здесь, у твоей горы, все помнят всё. Даже я вспоминаю такое, о чем предпочел бы забыть. Мучения без памяти – пустой звук. Ты мучишься, Сизиф?

– Да.

Сизиф не отрывал взгляда от внука:

– Я мучусь, Гермий. Но камень тут ни при чем. Почему он молчит?

– Камень?

– Мне не до шуток. Почему Алкимен молчит? Не идет ко мне?

– Три дня он не произнесет ни слова. Потом речь вернется к нему.