Книга Поход Наполеона в Россию - Арман Луи Коленкур

Император менял лошадей в предместье. Я прибыл туда почти одновременно с ним, и мы тотчас же отправились в путь. В Вильно я купил сапоги на меховой подкладке для всех участников нашего путешествия, и потом, когда мы встречались в Париже, они не раз благодарили меня за это, так как без этой предосторожности каждый, наверное, приехал бы домой с отмороженными ногами. Герцог Фриульский и граф Лобо прибыли в предместье как раз в тот момент, когда мы выезжали оттуда. Неаполитанцы, оставшиеся в нашем эскорте, отморозили себе руки и ноги. Их командира я застал, когда он прижимал обе руки к печке; он думал таким путём смягчить острую боль, и мне стоило большого труда разъяснить ему, что так он рискует погубить свои руки, и заставить его выйти наружу, чтобы растереть руки снегом; но это до такой степени увеличило его муки, что он не в состоянии был продолжать растирание.

Так как больше не было лошадей, за которыми надо было бы смотреть Вонсовичу, и так как он очень устал, то он устроился на козлах нашего экипажа. Мы приехали в Ковно за два часа до рассвета. Курьер уже распорядился протопить в харчевне, содержимой поваром–итальянцем, который обосновался здесь, когда армия проходила через Ковно при наступлении. Подаваемые им кушанья показались нам превосходными, потому что в харчевне было тепло. Хороший хлеб, дичь, стол, стулья, скатерть — от всего этого мы уже отвыкли. Во время отступления приличный стол был только у императора, то есть у него было всегда столовое бельё, белый хлеб, его обычное вино шамбертен, хорошее прованское масло, говядина или баранина, рис, бобы или чечевица (его любимые овощи).

Обер–церемониймейстер и граф Лобо нагнали нас здесь. Не помню, чтобы я когда–либо до такой степени страдал от холода, как во время переезда от Вильно до Ковно. Термометр показывал больше 20 градусов мороза. Хотя император был закутан в шерстяные шарфы и хорошую шубу, обут в сапоги на меховой подкладке и, кроме того, укрывал ноги медвежьей полостью, он так жаловался на холод, что я должен был укрыть его половиной моей медвежьей шубы. Дыхание замерзало у нас на устах и оседало льдинками под носом, на бровях и на ресницах. Сукно, которым был обит экипаж, в особенности наверху, куда стремился выдыхаемый нами воздух, покрылось инеем и отвердело. Когда мы приехали в Ковно, император стучал зубами; можно было подумать, что он простудился.

В Румжишках мы встретили маршевый полк. Во время переезда от Вильно до Ковно император снова обсуждал вопрос, ехать ли, как он собирался раньше, прямо через Кенигсберг. Если вследствие какого–нибудь инцидента его узнают, то благоразумно ли было бы ехать через всю Пруссию? Коменданты были у нас там во всех крепостях, но войск, за исключением маршевых полков, не было никаких.

С другой стороны, снегу было столько, что мы могли сильно запоздать, если бы ехали по малонаезженной дороге, на которой нет к тому же почтовых станций. Эти соображения заставили нас усомниться, стоит ли ехать через герцогство Варшавское, хотя этот путь в других отношениях был более безопасным. Так или иначе, если мы не хотели запаздывать, надо было на что–нибудь решиться, чтобы своевременно заказать лошадей. Снова взвесив преимущества и недостатки обоих маршрутов, мы в конце концов приняли решение. Я говорю «мы», потому что император не высказывал своего мнения и непременно хотел, чтобы вопрос решал я; должен признаться, что это было мне весьма неприятно; мне казалось, что я принимаю на себя очень большую ответственность. Я выбрал наудачу дорогу через Кенигсберг, с тем чтобы переменить направление в Мариамполе, если окажется, что по дорогам герцогства Варшавского ехать можно.

Фагальд был послан вперёд в Гумбиннен. Не без труда перебрались мы через почти остроконечную возвышенность, на которую надо подниматься при выезде из

Ковно в направлении на Мариамполь. Нам пришлось выйти из экипажа. Лошади падали и спотыкались на каждом шагу; экипаж несколько раз чуть не скатывался вниз и не опрокинулся в овраг. Мы подталкивали колеса. Наконец, мы добрались до Мариамполя. Я посоветовался со смотрителем почтовой станции, славным человеком, очень старательным и заботливым. Он уверял меня, что дороги герцогства находятся в сносном состоянии, и если он выйдет на два часа раньше нас, то он берётся организовать нам подставы на всём пути до Варшавы через Августово. Желая встретить на пути эстафеты из Франции, император склонялся отчасти в пользу кенигсбергской дороги, но так как он по–прежнему предоставлял выбор мне, то я не колебался. Я послал Фагальду распоряжение догнать нас в Познани и отправил смотрителя почтовой станции вперёд по варшавской дороге, чтобы тот заказал везде лошадей на моё имя вплоть до Пултуска, где он должен был нас ожидать. Он видел императора прежде и узнал его, когда мы приехали, но обещал мне не произносить его имени и сдержал своё слово. Император говорил с ним, и это привело его в восторг.

Мы выехали через час после него, и повсюду нас ожидали крестьянские лошади. Наш экипаж был на колёсах; так как у нас не было времени поставить его на полозья, то он не мог пробираться сквозь высоко вздымавшиеся повсюду сугробы, тогда как сани почтовых курьеров мчались по ним. Мне посчастливилось на первом же перекладном пункте найти сани с крытым верхом, и это было большой удачей, так как императору не терпелось приехать в Париж поскорее. Дворянин, которому принадлежали эти сани, охотно уступил их мне за несколько наполеондоров; мы с императором уселись в них и предоставили покинутый экипаж заботам придворного лакея, который ехал с нами, отважно примостившись на запятках. Император так спешил, что мы едва успели переложить из экипажа в сани оружие и шубы; места в санях было очень мало, и императору пришлось отказаться даже от своего несессера, который был так нужен ему. Сидеть императору было неудобно, прислоняться к спинке ещё более неудобно, закрывался возок плохо, а в то же время император — лишь бы только приехать поскорее — отказался от всех тех удобств, которые позволяют вытерпеть длительное путешествие.

Начиная с этого момента ехать нам было гораздо легче: более того, мы ехали быстро. Обер–церемониймейстер, который нагнал нас ещё в Мариамполе, отстал от нас в четверти лье от города, и больше мы не видели уже ни одного экипажа и ни одного из тех лиц, которые выехали из Сморгони с императором.

Как только мы оказались в пределах герцогства Варшавского, император очень повеселел и не переставал говорить об армии и о Париже. Он не сомневался, что армия останется в Вильно, и никоим образом не хотел признавать, что она понесла огромные потери.

— В Вильно, — говорил он, — имеются хорошие продовольственные запасы, и там всё снова придёт в порядок. В Вильно больше средств, чем нужно, чтобы дать отпор неприятелю; так как русские изнурены не меньше нас и страдают от холода, как и мы, то они перейдут на зимние квартиры. Появляться будут только казаки. Приказы и инструкции, оставленные герцогу Бассано, предусматривают всё и исцелят все неудачи; герцог полагается на благородство Шварценберга и считает, что он отстоит свои позиции и герцогство Варшавское. Бассано написал ему, а также в Вену и в Берлин.

Император беспокоился лишь о том впечатлении, которое произведут наши неудачи на оба двора — венский и берлинский, но его возвращение в Париж должно было вновь укрепить его политическое господство в Европе.